Элегия мертвых дней

Райнов Богомил Николаев

Меня не очень-то прельщало таскаться по судам до тех пор, пока „живы обе стороны". Я надеялся, что Старикан отвалит сумму, необходимую для прекращения дела. Так оно и вышло. Думаю, что он наскреб сумму не без чувства самодовольства. Урок, преподнесенный сыном, обошелся ему дорого, зато оказался весьма полезным. Жоро вырвался из-под властного обаяния Авантюры. Точнее сказать, он ограничился банальными похождениями в масштабах квартала и невинными угощениями в местной корчме. Жоро даже окончил университет. Даже выхлопотал неплохую службишку.

Даже обзавелся семьей.

Мертвые дни? Они остались в прошлом. Жоро работал без особого рвения, но зато мог спокойно выпить в обед рюмочку ракии с друзьями, хорошенько подкрепиться дома и снова поработать после обеда, а затем опять выпить и приударить для разнообразия за какой-нибудь соседкой, вернуться в семейное гнездо, плотно поужинать, почитать газетку, повозиться с детишками, а там, глядишь, уже и время ложиться спать. Мертвые дни? Ой ли!? Грехи молодости – и ничего более.

– Дядя жил лишь для дома, – заметил молодой человек, приглашая меня в гостиную. – Дом был его единственной страстью. Других увлечений за ним не водилось.

Эти слова напомнили мне о моем соседе, том самом, что годами сверлит в бетоне какие-то дыры, а такое занятие сопряжено с серьезными трудностями. И не только потому, что бетон плохо поддается, а и из-за того, что, просверлив дыру, приходится искать ей применение.

Однако, оглядев квартиру, в которой очутился, я вынужден был констатировать, что покойный дядюшка не увлекался сверлением дыр. В сущности, без кухни и ванной квартира представляла собой одно-единственное, но довольно обширное помещение, состоящее из гостиной с „предбанником", помещение, производящее одновременно впечатление и простора, и уюта, помещение, в котором легко дышалось и, вполне возможно, удобно жилось.

Прекрасный гарнитур в стиле Людовика XVI из кресел и стульев с шелковой обивкой пастельных тонов. Сине-голубой персидский ковер. Горка с хрустальной и серебряной посудой. Импозантный сервант орехового дерева, тоже наполненный серебром, на сей раз „домашним" – сервизом на сто с лишним персон. И наконец – великолепный шкаф, датируемый XVI веком, весь покрытый резьбой.

Племянник, воспользовавшись тем обстоятельством, что знакомые его знакомых оказались также и моими знакомыми, пригласил меня сюда именно затем, чтобы я поглядел на шкаф. Вероятно, его интересовали не столько стилевые особенности этого сооружения, сколько его рыночная цена. Но будучи человеком с претензией на светское воспитание, он начал, разумеется, не с вопроса о цене, а с беглых воспоминаний о своем покойном дядюшке.

В отличие от людей, которые обставляют жилье для того, чтобы в нем можно было жить, покойный жил для того, чтобы обставлять свое жилье. Тщательно отобранные ценные, но немногочисленные предметы домашней обстановки ясно свидетельствовали о том, что их хозяин не принадлежал к сумасшедшему племени коллекционеров. Он просто стремился создать изысканный и лишенный перегруженности интерьер и в то же время

надежно поместить часть своих капиталов, если вообще можно говорить о какой-то надежности в этом изменчивом мире. Все элементы обстановки – и те, которые я уже перечислил, и не названные мной – были безукоризненны в отношении качества и содержались в образцовом порядке.

Вероятно, из страха нарушить этот образцовый порядок дядюшка пошел на совершенно неприемлемый для большинства людей шаг – остался холостяком до последних дней. Известно, что, если пустить в дом жену, первым делом она перевернет все вверх дном в соответствии с собственным вкусом, не говоря уже о всех прочих бедствиях, связанных с появлением детей.

Но, сохранив свободу до седых волос, хозяин – опять-таки в противовес общепринятому – не воспользовался ею ни ради дружеских пирушек, ни ради приятельской болтовни, даже ни ради карточных баталий.

Он не поддался на примитивную и столь же распространенную провокацию – бежать от одиночества, а напротив – наслаждался им, как божьим даром. И после того, как бег времени положил конец его торговой карьере, он окончательно замуровал себя в этих стенах, отгородясь своей старинной мебелью и аристократической атмосферой от неприветливой и грубой повседневности.

Скука? Ею наказывают бездельников. А прекрасная обстановка, требующая непрестанной заботы и ухода, не располагала к безделью.

– Там, на кухне, целый ящик стола набит всякой дребеденью, – осведомил меня племянник. – Порошок для чистки серебра, лаки для мебели, пульверизаторы для обивки… Целыми днями он только драил и освежал, прости его, господи…

– А на что он жил?

– Я задавал себе подобный вопрос. По идее, должны были остаться какие-то накопления с прежних лет. Но после смерти обнаружились лишь какие-то пустяки. Если б мне сказали, что он питался воздухом, я не удивился бы. Он все делал не по-людски.

Казалось, сам того не желая, я затронул довольно деликатную тему. Поэтому я замолчал и сосредоточил внимание на роскошном старинном шкафе.

– Сколько он может стоить? – спросил наследник, наконец-то решившись перейти к сути дела.

– Каждая вещь стоит ровно столько, сколько вы можете за нее получить, – неопределенно ответил я. – А у нас самый дохлый „москвич" стоит приблизительно столько же, сколько самый восхитительный шкаф.

– Это верно, а на Западе?

– Ну… переправьте его на Запад, и там вам скажут, – снова вывернулся я, так как не имел ни малейшего желания наниматься в оценщики-эксперты.

Однако наследник истолковал мою сдержанность по-своему и спросил в лоб:

– Вас он может заинтересовать?

– Разумеется. Как зрителя.

– Неужели? И вы не хотели бы иметь в своем доме такую роскошную штуковину?

– Ни в коем разе.

– Боитесь, что это подделка?

– Нет. Боюсь, что из-за нехватки места я вынужден буду водрузить его себе на голову.