Элегия Михаила Таля. Любовь и шахматы
Шрифт:
Мне было непросто с Мишей, и я себя часто спрашивала: “Салли, что происходит? Где твоя независимость? Подозревать, ревновать, накидывать не тебя узду нет никаких оснований. Так в чем же дело? Почему после каждой очередной сцены ты уходишь, убеждая себя в том, что обратного хода с твоей стороны больше не будет, а через какой-то промежуток времени с радостью откликаешься на первый же примирительный звонок, жест, слово и летишь к нему навстречу, как ни в чем не бывало?”
И всякий раз я не могла дать себе вразумительного ответа ни на один из вопросов. Видимо, моя гордость не позволяла признаться в том, что я уже “ранена” Мишей… А может быть, я этого еще не понимала. Однако, так или иначе, но меня
Так, однажды утром после нежнейшей ночи он вдруг за- крыл дверь на ключ и сказал, что не отпустит меня на репетицию, что не хочет, чтобы я больше работала в театре. Когда я поняла, что Миша не шутит, резко сказала ему, что если он немедленно не выпустит меня, то это будет по-настоящему последним днем наших взаимоотношений, потому что для меня нет ничего важнее личной свободы и моей работы в театре. Я сказала с такой жесткостью и с такой уверенностью, что он покорно протянул мне ключ и произнес с какой-то отрешенностью в голосе: “Ты серьёзно?” “Аб-со-лют-но!” – отчеканила я. Тогда произошло нечто странное: он подошел к аптечке, достал оттуда горсть таблеток и сказал: “Если ты уйдешь, я выпью все эти таблетки, а если они не сработают, то выброшусь из окна”. Я подошла к нему, забрала таблетки и сказала очень сухо: “Если бы эта сцена произошла в моей квартире, то я бы тебя просто выставила”. На что он ответил: “Напряги свое актерское воображение и представь, что ты у себя в квартире”. И я ответила: “Тогда покинь ее и забудь навсегда мой адрес! А ключ я оставлю под половиком”. И он ушел. Я слышала, как он сбегал по лестнице, как хлопнула дверь в подъезде. Подошла к окну и увидела, что он остановил первую попавшуюся машину… Потом я поехала в театр и сказала себе, что на сей раз действительно – конец. С моим характером мне бывает трудно понять, кто виноват, кто прав…
Репетиции в театре шли полным ходом. Приближались гастроли в Вильнюсе, и я, как могла, торопила день отъезда. Я хотела, чтобы-время разрешило все мои проблемы, тем более что Таль должен был ехать на турнир в Швейцарию. Я рассуждала примитивно: он уедет на турнир, я – на гастроли. Не скоро встретимся, если вообще встретимся, и постепенно все забудется. Я кого-то встречу, он кого-то встретит… Как говорят врачи, заместительная терапия сделает свое дело. Главное – не культивировать остаточный образ…
И вдруг в один из дней подходит ко мне наш админист- ратор Григорий Ефимович, который как бы считался моим опекуном, и говорит: “Саллинька, приходил Мишин дядя и сказал, что у Миши после последней ссоры произошло нервное потрясение, какой-то ступор, что он все время лежит в постели, как каменный, ничего не ест и не пьет, что невозможно поднять у него ни руку, ни ногу… И еще он сказал, что не собирается влезать в ваши отношения с Мишей, но хотя бы ради его мамы, которая находится в страшном горе и которую Саллинька любит, он очень просит навестить Мишу и помириться с ним, чтобы он пришел в себя и смог поехать на турнир в Швейцарию”.
Я выслушала Григория Ефимовича и спросила его: “А Вы как считаете?” Он ответил, что если меня интересует его мнение, то я должна помириться сТалем, во-первых, потому что безрассудно с моей стороны терять такого человека, как Таль, а во-вторых, нельзя подвергать риску здоровье и будущее человека, который является национальной гордостью Латвии и, возможно, всего Советского Союза. Помню, я сказала: “Григорий Ефимович! Я очень ценю Ваше мнение, я очень люблю
Честно говоря, в тот момент я “сыграла” этакую власт- ную, непримиримую женщину. На самом деле я знала, что Мишино состояние – не каприз избалованного инфанта, а самое настоящее нервное потрясение человека, который привык все делать по-своему и вдруг натолкнулся на не ме- нее упрямое и своенравное существо. Я знала: стоит мне. только появиться на улице Горького в доме номер 34, и все встанет на свои места – Миша улыбнется, глаза его оживут, и он тут же попробует пошутить и выскажет что-нибудь типа “спасение утопающих – дело рук не только самих утопаю- щих”, и болезни как не бывало. И снова он будет веселым, легким, любящим и счастливым. Но счастливым он будет вдвойне: во-первых, потому что человек, которого он любит, снова рядом с ним, а во-вторых, и на этот раз все вышло по-талевски – он победил. Впрочем, не уверена. Может быть, как раз “во-вторых” тогда заняло бы у Таля первое место…
Но, как бы ни было, в тот момент я твердо решила не ид- ти на улицу Горького. Уж если мне с ним и суждено какое-то будущее, то пусть постарается не сомневаться: перед ним не послушная марионетка, а живой человек, равный ему по всем параметрам, за исключением пола. И он, и я – как мне уже пришлось отметить выше – могли служить учебным астрологическим примером принадлежности к “скорпиону”… Несколько лет спустя Мишина мама как-то сказала мне: “Вы напоминаете мне двух упрямых непослушных зверьков, которые кусают и царапают друг дружку бесконечно, но стоит их только разлучить, каждый забивается в угол, отказывается от пищи и может умереть от тоски. Вы больше похожи на брата и сестру”… Она была очень мудрой женщиной, и дальнейшая жизнь подтвердила ее слова.
Уже много позже того, как мы официально развелись с Мишей, и у него была другая семья, и у меня была другая се- мья, какая-то телепатическая нить продолжала связывать нас. Я иногда просыпалась среди ночи с ощущением, что с Мишей именно сейчас произошло что-то плохое. Меня вдруг сваливал приступ моей постоянной чудовищной мигрени до такой степени, что я теряла сознание, и в этот момент откуда-нибудь из Рио-де-Жанейро раздавался теле фонный звонок. И я стопроцентно знала: это звонит Миша… “Я сказал тебе не всё слова…” И мне становилось легче…
Теперь я думаю: а если бы мы с Мишей встретились не юными созданиями, а лет через десять, умудренными опы- том пожившими людьми? Были бы мы более уступчивыми по отношению друг к другу? Могли бы ощутить эту таинственную биологическую взаимозависимость и избежать многих печальных ошибок, оставивших в наших душах болезненные рубцы? Наверное, да… Впрочем, думаю, из меня никогда не вышла бы хрестоматийная “шахматная жена”. Жены великих шахматистов, великих поэтов, писателей – женщины особые. Среди них есть замечательные, есть и не очень. Дело не в этом. Просто они – отдельная категория людей, к каковой не принадлежу… Хотя, кто знает, что бы не было и что бы было?..
В общем, я через несколько дней уехала с театром на га- строли в Вильнюс, а Мишу врачи сумели поставить на ноги, и он уехал в Швейцарию, и, честно говоря, меня мало водновало, хорошо ли, плохо ли он сыграет на своем турнире. Я изо всех сил старалась вытеснить его из своей памяти, но у меня как-то не получалось, и все время было чувство досады на себя…
И вот однажды едем мы в автобусе на спектакль, со мной рядом садится наш актер Рома Векслер и вдруг говорит: “Видишь, Салли, вот ты, грубо говоря, кинула Таля, но ему это все равно, и в Швейцарии он занял первое место, а счастье было так возможно, так близко…”