Электрические тела

Харрисон Колин

Я тяжело сел в кресло.

– Ты ведь не сказал ему, где меня найти?

– Нет, Джек, сказал.

– О боже, Ахмед...

– У меня семеро детей. У Санджея трое детей. Если у этого человека в кармане пистолет и он хочет знать только имя и телефон, то я должен их ему сказать. Я подумал: у этого человека может быть пистолет. Мне не нужны новые неприятности. Я не могу решать твои проблемы, Джек. Так что я назвал ему твое имя и рабочий телефон. Я сказал: «Позвоните по этому телефону и спросите человека по имени Джек». Он попросил у меня ручку и записал.

– Ты это сделал?

– Да.

– Сегодня?

– Да.

– Это все?

– Я спросил, муж ли он ей. И он сказал, что да. Когда я дал ему телефон, он успокоился.

Он сказал, что хочет вернуть жену и ребенка. Я сказал ему, что, если бы пропали моя жена и дети, я перерыл бы все комнаты во всех зданиях Нью-Йорка, чтобы их найти. Я сказал, что в моей стране только бесчестный человек бросает семью. Этот мужчина пожал мне руку. Я говорю тебе все это, потому что хочу, чтобы ты понял: в этом человеке есть что-то хорошее. А потом я отдал ему ее вещи.

– О чем ты?

– Вещи, которые остались в квартире. Санджей собрал их в пакет. Одежда, мелочи, детские карандаши. Кажется, немного косметики.

– Он забрал их с собой?

– Он держал их и нюхал.

– Нюхал?

– Да. Думаю, он тебе позвонит, – ответил Ахмед и повесил трубку.

День начался ужасно, но ему предстояло стать еще хуже. Я выпил лекарство прямо из бутылочки, что тоже не слишком полезно для желудка. Меня от него тошнило. Оказалось, что Моррисон ошибся. Информация о «Чукадо электронике» распространилась по всему миру всего за час, а не за день, и стоимость иностранных инвестиций «Осады» поднялась на шестнадцать процентов, увеличив стоимость акций «Ф.-С.» на четыре процента. Фотокопии подробного отчета, переданного информационной сетью «Рейтер», лежали у нас на столах уже в час. Позже Моррисон зашел ко мне в кабинет, где я с тревогой ждал звонков от Президента или Гектора.

– Почему тебя вызвали? – спросил Моррисон.

– По личному вопросу, – ответил я.

– А мне казалось, у тебя нет личной жизни.

– У всех есть личная жизнь, – негромко сказал я.

Моррисон посмотрел на меня как на сумасшедшего, но решил сменить тему и перейти к более важным проблемам:

– Где сегодня Президент?

– Еще на островах.

– Ты поручил этому жирному парнишке заниматься факсами?

– Да.

Я все еще не мог прийти в себя после звонка Ахмеда.

– Эта история с «Чукадо» еще больше ухудшает наше положение. Будет жарко. «Ф.-С.» есть чем на нас давить.

Он хотел сказать, что «Ф.-С.» могли нас бросить и начать охоту на одного из небольших, легче перевариваемых американских конкурентов Корпорации, таких, как «Дисней» или «Парамаунт», обе эти компании были весьма привлекательны.

Моррисон подошел к моему столу.

– Джек, сделка похожа на приземление военного транспортного самолета Си-5, самого крупного в мире. Я видел много посадок и одно крушение. И запомнилось мне крушение. Мы отрабатывали действия с бомбами на футбольных мячах в пустых грузовых отсеках. Если ты хорошо посадил Си-5, все получают, что хотят. Все на этом этаже из кожи вон лезут, чтобы мы совершили удачное приземление. – Искалеченная рука Моррисона лежала на моем столе и дергалась. – Но одно должно произойти. Должно, должно, должно! Президент должен сделать то, что мы ему велим. Я хочу сказать – Господи, он ведь старик, которому на все насрать. Он больше не ведет игру, не заключает сделок, не заставляет совет принимать решения, ни над чем не задумывается... Он уже десять лет как отошел от дел. У него дряблые яйца, он просто ходит навещать старых приятелей в сенате.

– У него еще остались силы, – сказал я, вспоминая наш долгий совместный вечер. – И он по-прежнему может пить, это определенно.

– Не понимаю, почему так трудно перетянуть его на нашу сторону! – посетовал Моррисон. – Дерьмо, он же заработает на этой сделке! Все эти старые сорокадолларовые опции придется учесть. Но без его согласия нам не приземлиться. Мы рухнем. У нас нет шасси. Ты наше шасси, Джек. Тебе надо взяться за него и как следует оттрахать.

Позже

ко мне заглянула Саманта. На ней были белые с голубыми вставками туфли на шпильках. Я любовался ее походкой.

– Где женщин учат так ходить? – поддразнил ее я.

– Это как? – улыбнулась она.

– Так, что ноги вроде как перекрещиваются.

– Мы это осваиваем в четырнадцать лет, когда тренируемся перед зеркалом после школы. – Саманта села напротив меня. – Мы осваиваем это, а потом осваиваем и другие вещи.

Она была мне симпатична. Я только не знал, разумно ли это.

– Только что – леденцы и куклы, а на следующий день – управляющие миллиардными немецкими компаниями?

– В жизни всегда одно следует за другим, разве не так? – Она одернула платье длинными пальцами. – Послушай, Джек, у тебя все в порядке? Я хочу сказать – все эти штуки.

– Штуки?

– Какая-то женщина с ребенком у тебя в кабинете на прошлой неделе, а потом испанские словари, тебя вызывают с совещания...

– Не спрашивай, Саманта, – сказал я ей.

– Не спрашивать?

– Нет, если ты мне друг.

Она с обиженным видом всматривалась в мое лицо, думая, не шучу ли я. Но я не шутил, и она с досадой сказала:

– Тогда не буду спрашивать.

– Послушай, – добавил я уже мягче, – Моррисон порядком на меня давит, чтобы я неким мистическим способом заставил Президента прозреть. Я провел с ним день в Вашингтоне, но он только напился в поезде и говорил под конец нечто странное.

– Ты не имел возможности сказать ему, что Моррисон планирует насильно отправить его на покой? – спросила она.

– Не совсем.

– Тебе надо пробиться через миссис Марш, – заметила она задумчиво.

– Я боялся, что ты скажешь это.

К Президенту можно было попасть только по одной дороге, через миссис Марш, его широкобедрую секретаршу с двадцатипятилетним стажем. Влиятельные и известные люди вопреки своему имиджу часто бывают почти патологически беспомощными. Жизнью Президента управляла миссис Марш. Никто не мог вспомнить ее имя. У нее были две собственные секретарши, исполнительные и некрасивые (чтобы не отвлекали Президента). Они занимались почти всей работой Президента в Корпорации, тогда как миссис Марш в одиночку вела его личные дела. Она любила Президента глубокой и безусловной секретарской любовью, которую, конечно, никогда не демонстрировала. Благодаря этой любви она прощала все его причуды и слабости – и в этом она отличалась от его жены и детей, да и от всех остальных, за исключением его покойной матери. Я слышал, что только миссис Марш имела доступ к счету, с которого он оплачивал своих любовниц (и, наверное, упражнения в клубе, куда он меня водил), и что он поручал миссис Марш самой решать, какие суммы им следует получить. Было известно, что некая статистка, которой тридцать лет назад удалось соблазнить Президента, сейчас жила почти в нищете и получала ежемесячное пособие из личного фонда Президента, нарушая тем самым федеральный закон, регулирующий деятельность некоммерческих организаций. Преданность миссис Марш была нерушима, а за ее сдержанностью скрывались безжалостность, с которой она защищала Президента.

– И потом, – добавила Саманта, – Моррисон не стал бы поручать тебе это, если бы не считал, что у тебя это получится.

– Я чертовски разозлился, когда он мне это поручил. Весь план совместной работы был моим.

– Знаю.

– Это Билз предложил такое Моррисону, – решился сказать я, видя, что дверь закрыта. – Он хочет, чтобы меня среди переговорщиков не было. И меня среди них нет.

– Мне кажется, тут ты дал волю паранойе, Джек, – возразила Саманта. – Правда. Моррисон просто пытается прикинуть, как лучше использовать людей. Он знает, что ты любишь хорошую драчку и умеешь импровизировать при разговоре с людьми. По-моему, он решил, что ты начнешь обсуждать с Президентом весь план и склонишь его на нашу сторону. Ему приходится так действовать, потому что сам он с Президентом не ладит и потому что члены совета директоров капризничают. Ему нельзя действовать через совет: они могут понять, в чем дело, и встать на защиту Президента.