Электрический остров
Шрифт:
— А где же Андрей Игнатьевич? — свободно спросил гость, пока хозяйка принимала цветы. — Как! Все еще в лаборатории?! Сердца у него нет! Как можно пропадать в лаборатории в нерабочие часы да еще в такой вечер? — Он говорил легко, стремясь помочь хозяйке, которая все еще стояла с цветами в руке, не умея скрыть свое волнение.
— Вы забываете, что Андрей работает для вас,— иронически заметила Велигина и подумала про себя:
«Пожалуй, мне надо уйти. Не хочется быть ширмой для этих двоих…»
— О чем же вы тут философствовали?— снова задал вопрос Улыбышев,
— Почему вы думаете, что мы философствовали?
— А как же? — весело ответил Улыбышев. — Когда собираются две женщины, они обязательно философствуют! Когда собираются двое мужчин, они говорят о выпивке, об охоте, о работе. Мужчины становятся философами только в большой компании, им нужны слушатели.
Улыбышев не угадал. Вера зашла к Орленовой за советом — Орич опять начал пить. Да и работа у него не ладилась, хотя об этом Вера могла только догадываться, — он перестал делиться с нею своими мыслями. Нина отделалась общими рассуждениями о тупости современных мужчин. Потом появился Улыбышев и помешал этому разговору.
Может быть, поговорить с Улыбышевым? В конце концов он директор, он и должен отвечать за своих работников. Не может Вера одна отвечать за Орича. Она думала, что вполне приспособлена к тому, чтобы нести ответственность за свою жизнь и за жизнь другого человека, но оказывается, что это не так-то просто! Особенно, когда другой совсем не желает идти в рай…
Есть и другое обстоятельство. Если Вера останется, то Улыбышеву не удастся пустить в ход свои чары. А потом придет Андрей, и все будет в порядке. Но почему она должна заботиться еще и об Андрее? Хватит с нее и своих забот!
Вера взглянула на реку. Солнце садилось за островом. Блики на воде постепенно превращались из серебряных в малиновые с огнем. Ласточки с криком носились в воздухе. Плавно пролетели две чайки. Рыбаки плыли в своих лодочках на излюбленные места. Из шлюза вышел белый пароход, и далеко разнесся печальный мотив вальса — при шлюзовании всегда включали радио. Толпа зрителей на том берегу, приходивших посмотреть на шлюзование, медленно текла обратно в город.
Все это было обычно, и все-таки на всем лежала какая-то печаль. Может быть, она была вызвана внутренним ощущением Веры, а может быть, печаль вызывало предвечернее состояние природы. Говорит же народ, что по утрам солнце играет, вечером тоскует.
Она оглянулась на притихших гостя и хозяйку. Нина тоже смотрела на реку, Улыбышев смотрел на Нину. Вера уловила в его глазах что-то странное. Ах, да! Он смотрит на хозяйку так, как смотрит оценщик на мебель, которую ему предстоит описать. Вера-то знает, как это происходит! У них с Оричем было немало столкновений с судебными исполнителями.
Она решительно подошла .к ним и придвинула кресло. Ее мужская походка, угловатость, жесты — все в равной степени раздражало Улыбышева. Но — что поделаешь? — придется выжидать, и он любезно спросил, глядя, как Вера усаживается в кресло, набрасывая слишком широкую юбку складками на ноги:
—
— А почему вы не заглядываете в лаборатории? — пожав плечами, вопросом на вопрос ответила она.— Прошлый раз вы сказали, что зайдете завтра, однако прошло уже две недели…
— Ну, если я говорю «завтра», то это еще не утверждение, а только предположение, — мягко пошутил он. — Вы знаете, у нас, администраторов, столько всяческих забот, что даже дневник не помогает, хотя я и записал, что должен побывать у вас. Впрочем, я говорю не о работе, а о времени отдыха. Человек проводит на работе только восемь часов, а шестнадцать остаются для него и друзей…
— Значит, ни Орич, ни Орленов не умеют работать,— грубо сказала Вера. — Они сидят в лабораториях по шестнадцати часов, оставляя восемь для себя и друзей. И я не удивлюсь, если на этом они проиграют, хотя им кажется, что они выигрывают…
— Зачем же так сурово? — пожурил ее Улыбышев и повернулся к Нине: — Не хотите ли посмотреть новый спектакль в драматическом? Говорят, там прекрасно поставлены «Дачники» Горького.
— А ваша бывшая жена тоже играет в спектакле?— вмешалась Вера, хотя он больше не смотрел на нее.
Улыбышев поморщился. Велигина, кажется, осталась нарочно для того, чтобы задавать бестактные вопросы и мешать ему. Надо ее проучить!
— Женщина сама выбирает себе наказание, — сухо сказал он. — Почему вы, например, остановили ваше внимание на Павле Васильевиче, о котором говорят, что он сильно пьет, не талантлив, да и внешне очень мало подходит к вам. Вам бы надо богатыря с плечами в косую сажень, а вы держитесь за былинку…
О, он умел ударить! Даже Нине стало неловко. Но па лице у Веры нельзя было прочесть ничего. Наоборот, она стала как будто даже любезнее, наклонилась к Улыбышеву и внимательно взглянула в его глаза:
— Как странно! Вы угадали мои мысли. Я только что думала об этом, По-видимому, все дело в том, что девушки моего поколения оказались обездоленными. Наши женихи, — во всяком случае, многие из них, — погибли на войне. И нам приходится брать то, что есть. А пользоваться любезностью волокит вашего возраста как-то неприятно. Ведь вот Марина Чередниченко отказала вам в своих чувствах…
Несмотря на всю свою выдержку, он вздрогнул, словно в комнату вползла змея.
— Кто вам это сказал?
— Не все ли равно? — с завидным равнодушием ответила Вера, опустив глаза на носки туфель.
Нина отодвинулась с напускным спокойствием, словно разговор не касался ее. Но Улыбышев видел, что слова Велигиной достигли цели. «Ах, стерва! Вот зачем она осталась! Ну, погоди же, ты еще пожалеешь об этом вечере!»
— Обыкновенная сплетня, — безразлично сказал он. — В таких маленьких коллективах, как наш, всегда находятся люди, которым доставляет удовольствие опорочить ближнего. А так как нас всего несколько человек, то, естественно, не трудно связать воедино все имена… — И пожалел: Нина взглянула на букет, потом на него, на Веру, и он понял, что она испугалась букета.