Электрический остров

Асанов Николай Александрович

— Да, мы с женой посидели в саду перед началом защиты.

— Скажите просто, собирались с силами! — Улы­бышев засмеялся.

И Андрей был вынужден согласиться с ним, поду­мав в то же время, что профессор оказался совсем не таким уж страшным противником, как обещали все. Правда, он не блеснул сегодня ни парадоксами, ни юмором, которыми обычно отличались его выступле­ния, может быть потому, что щадил самолюбие Орле­нова и сам крайне заинтересован в благополучном исходе его работы. Андрей слышал, что Улыбышев ра­ботает над созданием электрического трактора, а для этой машины как раз и может понадобиться прибор Орленова.

— Наша столовая

мало похожа на «Гранд-отель», но таких знаменитых людей не часто встретишь и на тамошних банкетах! — сказал Орич и протянул Нине ветку вишни. После первой рюмки он становился напыщенно-слащавым. — Пусть этот белый цветок будет символом вашей радости! Надеюсь, что недалек час, когда мы встретимся с вами на защите докторской диссертации Орленова!

Интересно, как он заговорит, когда окончательно опьянеет?

Но Нине все сегодня доставляло удовольствие. Она приколола ветку к своему синему костюму. Ее сияю­щие глаза отыскали мужа. Пусть он не сердится на то, что их временно разлучили, ее взгляд будет по­стоянно с ним.

Муж поторопился успокоить ее: ну, конечно, ко­нечно, пусть она будет вполне счастлива.

— Ну-с, что теперь поют молодые ученые? — спро­сил Улыбышев, обращаясь к аспирантам, теснившимся на одном конце стола. — В наши дни «Гаудеамус» уже не пели. Мы больше налегали на простую водку и на русские песни. «Во субботу, день ненастный…»,— вдруг протянул он приятным грудным голосом и непринуж­денно засмеялся. — А водка, я вижу, в почете и у вас? — он поднял рюмку и потянулся к Орленову. — Ну, Андрей Игнатьевич, позвольте еще раз от души поздравить нас!

На дальнем конце стола подхватили песню. Орле­нов, притихнув, задумчиво вслушивался, как высокие голоса женщин и низкие мужские грустно выводили:

Прощай, девки, прощай, бабы, Угоняют нас от вас! Угоняют нас от вас! За те горы, за те дальни, На погибельный Кавказ! На погибельный Кавказ…

Там, среди молодежи, умельцы успели выпить и по второй, и по третьей, и теперь одна песня сменялась другой: аспиранты, как и студенты, любили петь. Про­звучали уже и лирическая песенка о парне, который никак не распрощается с милой девушкой, и студенче­ский вальс, когда Орич вдруг закричал:

— «Рекламу»! «Рекламу»!

Аспиранты знали, что Андрей не любит эту неиз­вестно кем и когда придуманную чепуху, составлен­ную из объявлений, которые каждый видит на улице. Но Орич уже затянул во все горло:

Удобно, выгодно, надежно В сберка… в сберкассе денежки хранить Их взять всегда оттуда можно и три процен… и три процента получить!

— Вот это уже не просто русская песня, а чисто городская! — засмеялся Улыбышев.

— Советская мещанская — проворчал Орленов и сам смутился оттого, что это прозвучало грубо. И кого он смеет подозревать в мещанстве?

Впрочем, как всегда бывает на таких торжествах, за столом сидели не только ученые или те, кто стре­мился к этому званию. Тут были и такие, кто, став аспирантами, совсем не торопились к самостоятельно­сти.

За примером ходить было недалеко: Орич, когда-то подававший надежды, постепенно превращался в привычного тамаду на разных пирушках. Однако обижать собственных гостей не следовало. Вон и Улы­бышев особенно внимательно взглянул на Андрея и сказал:

— Не будьте таким алым. Каждый веселится как умеет. Конечно, не все они станут гениями, но моло­дежь хороша уже тем, что молода!

Он был прав, среди аспирантов были и такие, кото­рые прямо со школьной скамьи пересели на институт­скую, а потом сразу стали кандидатами в ученые. Са­мому старшему из них было всего двадцать два года! Что они знали и умели в жизни, что видели в ней?

Откуда у них наблюдения, которые могли бы объеди­нить науку с практикой?

Орленов, которому давно исполнилось тридцать, мог бы много сказать о недостатках, присущих моло­дости, но Улыбышев уже отвернулся к Нине, уговари­вая ее выпить. Вот она взглянула на профессора за­блестевшими глазами и поднесла рюмку к губам. Ор­ленов укоризненно покачал головой и предупредил:

— Смотри, с непривычки тебе будет плохо.

— Но я хочу попробовать! — капризно сказала Нина и чокнулась с Улыбышевым.

Теперь уже не один Орич, а весь хор продолжал нелепую песню:

В горящий примус вы не наливайте Бензин… бензин, а также керосин! И о пожаре сообщайте По телефо… по телефону ноль один…

Орленов заметил, как раскраснелось лицо Нины. Она слушала профессора, низко склонив голову. Ан­дрей неловко повернулся к Вере Велигиной, сидевшей рядом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто он следит за женой. Однако Велигина, судя по ее насмешливой реплике, думала именно так.

— В лучах славы твоя жена еще красивее, — ска­зала она.

— О чьей славе ты говоришь?

— Конечно, не о твоей,— Вера пожала плечами.— Твоя слава еще маленькая!

«Ну вот, и эта уже заметила, что Нина занята только Улыбышевым!»— с неудовольствием подумал Андрей и подосадовал на шум, на несмолкавший хор. На дальнем конце стола теперь пели песню-пародию «Писатель русский знаменитый». Орленов закурил и, хотя не смотрел больше в сторону жены, невольно ло­вил обрывки разговора.

— Нет, я не люблю женщин в науке, — сказал Улыбышев. — Многие студентки идут в аспирантуру только для того, чтобы выгоднее выйти замуж. А по­том они чаще всего бросают науку.

— А я замужем и тем не менее осталась в аспи­рантуре,— задорно сказала Нина.

— Кем же вы будете по окончании?

— Скромным экономистом. Надену синие чулки и темные очки и стану изучать, что дают ваши изобре­тения народному хозяйству. Тогда берегитесь меня!

Да, в лучах славы она действительно стала еще красивее! У нее было неправильное лицо, скулы выдавались, напоминая о наличии монгольской крови; глаза, большие, темные, прорезаны чуть наискось; кожа, тонкая и смуглая, казалось, всё время играла румянцем, и если бы разбирать ее всю вот так, по отдельным черточкам, то в каждой можно было найти какую-то неправильность. И в то же время сочетание всех этих в сущности неправильных черточек создава­ло такой необычный рисунок, что редкий человек не улыбался, увидев Нину.