Электрическое тело пою!
Шрифт:
— Я читала в Библии о двух городах, — сказала бабушка. — Там к полудню все завершается [7] .
— Записывай, Пип! — Мистер Диккенс похлопал по блокноту. — Быстрее. «Повесть о двух городах». Так, теперь в середине страницы. Книга первая. «Возвращен к жизни». Глава первая. «То время».
Я царапал карандашом. Бабушка застилала кровать. Мистер Диккенс, прищурившись, смотрел в небо и наконец начал диктовать:
— «Это было самое прекрасное время, это
7
Имеются в виду Содом и Гоморра. Быт. 19, 24.
— По-моему, звучит красиво, — заметила бабушка.
— Весьма признателен, — кивнул наш постоялец и, закрыв глаза, пощелкал пальцами, вспоминая. — Так, где я остановился, Пип?
— Это была зима отчаяния, — сказал я.
Далеко за полдень я услышал, как бабушка зовет вниз какого-то Ральфа. Я такого не знал. Я писал.
Через минуту дедушка позвал:
— Пип!
Я подскочил:
— Да, сэр?
— Обедать пора, Пип, — прогудел дедушка в лестничный пролет.
Я скатился к столу — волосы взмокли от усердия, руки налились свинцом. Я поглядел на дедушку:
— Откуда ты узнал… про Пипа?
— Да примерно с час назад это имя вылетело из окна.
— Пип? — переспросил, усаживаясь за стол, только что вошедший мистер Уйнески.
— Классно, — сказал я. — Я сегодня где только не был. В почтовой карете на Дуврской дороге — раз! В Париже — два! Напутешествовался до отвала! Я…
— Пип? — снова спросил мистер Уйнески.
Дедушка мягко и просто пришел мне на помощь:
— Когда мне было двенадцать, я тоже менял имена — и не раз. — Он пересчитал зубья на вилке. — Дик. Это был Дик — Мертвый Глаз. И… Джон. В честь Джона Сильвера. Потом еще Хайд. Ради второй половинки мистера Джекила…
— Меня никогда не звали иначе, чем Бернард Сэмюэл Уйнески, — отчеканил парикмахер, по-прежнему не сводя с меня глаз.
— Ни разу? — изумленно переспросил дедушка.
— Ни единого раза.
— Как же вы тогда докажете, что у вас было детство? Или вы — чудо природы, корабль, заштилевший в море жизни?
— Что? — нахмурился мистер Уйнески.
Дедушка сдался и передал ему полную тарелку.
— Приятного аппетита, Бернард Сэмюэл, приятного аппетита.
Мистер Уйнески не прикоснулся к еде.
— Дувр… Ла-Манш…
— С мистером Диккенсом, конечно, — успокоил дедушка. — Бернард Сэмюэл, у нас новый постоялец, романист, он пишет новую книгу и выбрал Пипа — то есть Ральфа — в секретари…
— Весь день работали, — гордо похвастался я, — сделали не меньше четверти… — и поспешил зажать рот ладонью.
По лицу мистера Уйнески промелькнуло темное облачко.
— Романист? По имени Диккенс? Неужели
— Я верю тому, что человек говорит о себе, — заявил дедушка, — пока он сам не скажет чего-нибудь другого. Тогда я буду верить новым сведениям. Передайте масло, пожалуйста.
Масло было передано в полном молчании.
— Адовы огни… — пробормотал мистер Уйнески.
Я поглубже зарылся в кресло.
Разделывая цыпленка и раскладывая куски по тарелкам, дедушка говорил:
— К нам в дом пришел человек с хорошими манерами. Он сказал, что его зовут Диккенс. И, насколько я могу судить, его действительно так зовут. Он полагает, что пишет книгу. Я проходил мимо его двери, заглянул внутрь — он действительно ее пишет. Неужели я стану объяснять ему, что он не должен этого делать? Видно, ему просто необходимо написать эту книгу…
— Повесть о двух городах! — уточнил я.
— Повесть! — Мистер Уйнески вышел из себя. — О двух…
— Пожалуйста, тише, — попросила бабушка.
Человек с длинными волосами, аккуратными усами и бородой уже спустился по лестнице и входил в столовую. Он кивнул, улыбнулся, с сомнением оглядел нас и проговорил:
— Друзья?..
— Мистер Диккенс, — сказал я, отчаянно пытаясь уладить ситуацию, — позвольте познакомить вас с мистером Уйнески, величайшим в мире парикмахером…
Двое мужчин долго разглядывали друг друга.
— Мистер Диккенс, — произнес дедушка, — окажите нам любезность, освятите нашу трапезу молитвой, соответствующей вашему таланту.
— Почту за честь, сэр.
Мы наклонили головы. Все, кроме мистера Уйнески.
Мистер Диккенс спокойно посмотрел на него. Мистер Уйнески пробормотал что-то и уставился в пол.
И тогда мистер Диккенс прочитал молитву:
— О Владыка, подавший нам этот щедрый стол! О Владыка, пославший тучный урожай покорным слугам Твоим, собравшимся здесь в любви и смирении! О Владыка, украсивший наш пир яркой редиской и великолепным цыпленком, даровавший нам истинное летнее вино — лимонад, научивший нас простым радостям картофеля, лука и, наконец, как подсказывает мне обоняние, честного хлеба, претворенного в высокородный клубничный торт, великолепно украшенный и любовно утопающий в плодах с Твоих собственных теплых садовых гряд, — за все это и за радость общения за нашим столом мы премного Тебе благодарны. Аминь.
О, что это было за лето!
Никогда не было такого в Гринтауне.
Никогда в жизни я не вставал так рано и с таким удовольствием! Пять минут чтобы проснуться, а через минуту я уже в Париже… в шесть утра — лодка через Ла-Манш из Кале, Уайтклифф, небо в тучах чаек, Дувр, а к полудню — почтовая карета и Лондонский мост! Завтрак с мистером Диккенсом под деревьями, и Пес норовит лизнуть прохладным языком наши разгоряченные щеки, а потом — снова в Париж, в четыре — короткое возвращение к чаю, и опять…