Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту
Шрифт:
Оскару Колину все-таки удалось бежать в США, где еще прежде укрылась от нацистов его семья. Елена сразу назначила племянника на руководящую должность. Роя возмущало то, что двоюродный брат получает такую высокую зарплату. Все его послания, написанные детским почерком, начинались со слов «Mother dear» и заканчивались бесконечными упреками. Чтобы несколько скрасить неприятное впечатление от своих сетований, он добавлял: «Полагаюсь на Ваше чувство юмора».
Елена, отвечая, лишь подливала масло в огонь; ее не заботило, что племянники и сыновья вечно враждуют. Она превозносила разнообразные достоинства Оскара и вдобавок сравнивала Роя с его младшим братом в пользу последнего. «Хорес ни разу не попросил у меня ни цента, — писала она между прочим. — Он сам купил себе дом». Она старалась побольнее уязвить Роя, ставя ему в пример младшего брата, но неизменно вкладывала
В отличие от братьев, родного и двоюродного, Хорес остался в стороне от боевых действий. Он с детства отличался хрупким здоровьем, и его комиссовали. Хорес ненавидел Оскара еще сильнее, чем Рой, и не мог простить матери этого назначения. На самом деле Оскар обладал огромным личным обаянием и вместо «нот протеста и дипломатических меморандумов», которыми сыновья буквально заваливали Елену, предпочитал беседовать с ней часами с глазу на глаз о рекламе и уровне продаж.
Без Роя Хорес чувствовал себя особенно уязвимым, тем более что Елена часто уезжала в Мексику и оставляла младшего сына с племянником один на один… В письме к матери Хорес сравнивал себя и Оскара с персонажами знаменитой на Бродвее пьесы Лиллиан Хеллман «Little Foxes» («Лисички»), впоследствии удачно экранизированной. «Мы тоже готовы растерзать самих себя из зависти друг к другу», — мрачно шутил он.
Натянутые отношения между матерью и сыновьями, безусловно, заинтересовали бы психоаналитика. Братья были жертвами не только закулисных интриг, но еще и сложных семейных обстоятельств, конфликтов, перешедших к ним по наследству. В Рое Мадам угадывала черты слабовольного деда, в Хоресе — поверхностного отца, ведь, по ее мнению, Эдвард «обладал неглубокими познаниями, хотя и обширными». Хорошо, что у Елены и Арчила не было детей.
Впрочем, их разногласия показались ничтожными, когда на семью обрушилось настоящее горе. Сестра Елены Регина с мужем Моисеем Колином погибли в Освенциме в 1942 году. Еще через год немцы уничтожили гетто близ Кракова и отправили тысячи евреев — мужчин, женщин и детей — в Освенцим, Плашув и другие лагеря смерти. В январе 1945-го оставшихся в живых заключенных перевезли в западную часть Польши. Нацисты пытались скрыть следы преступлений Амона Гёта [14] и его приспешников; был отдан приказ эксгумировать и сжечь трупы из общих могил.
14
Амон Гёт — гауптштурмфюрер СС, комендант лагеря смерти в Плашуве, отличался садистскими наклонностями; в 1946 году был повешен; прототип персонажа фильма «Список Шиндлера» (1993, реж. Стивен Спилберг).
Война подходила к концу. Советские, английские и американские солдаты освобождали узников, живших в нечеловеческих условиях, и обнаруживали чудовищные груды обугленных костей. Восточную Европу наводнили истощенные люди, похожие на призраков, в большинстве своем евреи. Многие семьи разыскивали пропавших без вести, оплакивали погибших родных, как оплакивала Елена сестру, зятя, дядей, теть, племянников. Казимеж ее детства был навсегда уничтожен, жившие там евреи убиты.
Жизель Гольдберг, Жиза, двоюродная сестра Елены с отцовской стороны, потеряла мужа и сына. Зато ее дочери Лилит, Литке, которой не исполнилось и шестнадцати, удалось всю войну одной прятаться в польских и венгерских деревнях. Девушка выжила благодаря незаурядному уму и удивительной способности ладить с людьми и приспосабливаться к самым разным условиям. Ей также помогли раздобытые матерью поддельные документы, с ними ее принимали за польку католического вероисповедания. Даже в самые опасные моменты Литка сохраняла присутствие духа и ни разу ничем себя не выдала. В конце войны Жизель разыскала дочь.
Из Кракова они отправили Елене письмо с просьбой о помощи. У них никого больше не было и ничего не осталось — ни дома, ни денег. Мадам оплатила их перелет в Париж и поселила там в небольшой принадлежавшей ей квартире. Литка, девушка способная и любознательная, надеялась получить образование. Но Елена возмутилась:
— Хочешь учиться? Зачем? Я вот даже среднюю школу не закончила!
Признание вырвалось у нее случайно, разрушив легенду о мадам Рубинштейн, якобы поступившей на медицинский факультет старинного университета в Кракове. Их судьбой она распорядилась по-своему, устроив родственниц в парижский салон своей фирмы.
Дожив
Еще она кичилась в глубокой старости отсутствием морщин и шелковистой белоснежной кожей. По традиции семейства Рубинштейн она всю жизнь за ней ухаживала. О великой женщине, что спасла их с матерью, Литка рассказывала с восхищением, нежностью и грустью:
— Мама утверждала, будто ее отец, дядя Елены, в свое время дал денег на покупку билета на пароход, плывущий в Австралию. Да, мадам Рубинштейн была категоричной и властной, что правда, то правда. Никто не смел ей перечить, все ее побаивались. Прежде всего она думала о работе. Но щедрости и великодушия у нее не отнять. Нас с мамой она особенно любила. Благодаря Елене мы ни в чем не нуждались все эти годы.
И снова все начать с нуля
В сентябре 1945 года Елена прибыла в Париж рано утром, едва живая от усталости после длительного многотрудного путешествия. Она пересекла Атлантику на грузовом судне вместе с солдатами; естественно, о довоенных удобствах и роскоши не могло быть и речи. С величайшим трудом удалось раздобыть билет, стоивший целое состояние, в крошечную каюту, куда помимо Елены набилось еще пять женщин. Арчил не смог ее сопровождать, так как второй билет нельзя было достать ни за какие деньги. Однако он обещал приехать в Европу при первой возможности.
Мадам не просто устала, она была на грани нервного срыва. Ей так не хватало князя, его улыбки, поддержки, ласки, шуток. Елена ехала от Гавра на машине, заплатив немыслимую сумму, поскольку бензин ценился на вес золота, и видела в окно лишь запустение и разруху. По собственному признанию Мадам, сердце у нее обливалось кровью: за пять лет войны от прежней Франции не осталось и следа. Сначала Елена наведалась в особняк на набережной Бетюн, и его вид отнюдь ее не утешил. Она впала в отчаяние. Хотя в Нью-Йорке ей рассказывали ужасы, хотя она готовила себя к тому, что ее дом разорен, действительность превзошла самые худшие ожидания.
— Как могли люди, взрослые люди, натворить такое? — повторяла она вслух, обходя изуродованные комнаты.
Оккупанты разворовали большую часть вещей, остальное перепортили и испачкали — последовательно, методично, с извращенным удовольствием. Бесследно исчезли кресла в стиле Наполеона III, комод с инкрустацией из перламутра, китайские вазы, старинный фарфор. Там, где со стен сняли картины, на цветных бумажных обоях остались темные прямоугольники. Уцелевшая мебель находилась в крайне плачевном состоянии: у стульев отломаны спинки, буфет с маркетри со всех сторон прожжен сигаретами, у кресел вспорота бархатная обивка, конский волос и пружины торчат наружу. Ломберный стол в стиле Людовика XVI вынесли на открытую террасу да так и бросили выгорать на солнце и мокнуть под дождем круглый год. Статуя Афродиты служила солдатам мишенью для стрельбы, выбоины от пуль остались повсюду на стенах, дверях, потолке. Дорогие ковры сгнили. Покидая особняк, нацисты, одержимые жаждой разрушения, напоследок выбрасывали мебель из окон. Бессмысленность этого варварства особенно возмущала Елену.
Позднее, когда жизнь в Париже наладилась и Луи Сью взялся за реставрацию особняка, Мадам попросила его не трогать разоренный холл, чтобы осталась память о бесчинствах захватчиков. До этого ей пришлось жить как на бивуаке, довольствуясь самым необходимым. После немцев осталось достаточно постельного белья, подушек, покрывал. Немного передохнув, мадам Рубинштейн начала подсчитывать убытки, понесенные ее фирмой во Франции за годы войны.
Косметическая фабрика в Сен-Клу разрушена до основания, украдены секреты изготовления многих лосьонов и кремов. Мельница в Комб-ля-Виль старательно стерта с лица земли, от фарфоровых раковин остались одни осколки, каждую нарочно разбивали молотком. Чувствовалось, что враг отводил душу. Счета в банках аннулированы, деньги пропали, архивы сожжены. Однако потеря имущества ничто по сравнению с гибелью людей. В окружении Елены все понесли тяжелые утраты. 170 тысяч солдат пали на полях сражений; 280 тысяч взрослых и детей были отправлены в лагеря, в том числе 75 тысяч евреев; 150 тысяч мирных граждан погибли во время бомбардировок и городских боев.