Елена
Шрифт:
— Тем хуже для него.
— Можете не сомневаться, Василий Захарович, — нервно чиркнув спичкой, замредактора закурил, — члены бюро не очень-то возрадуются этой скандальной публикации.
— А чему радоваться, Илья Терентьевич? — мягко ответил Захаров. — У самого сердце болит, но надо же быть выше своих эмоций. Зло надо искоренять, чтобы оно не пустило корней.
— Что ж, я предупреждал вас, Василий Захарович, — подчеркнуто резко сказал зам. — Вся редакция знает, что я был против.
— В случае необходимости я это подтвержу, — спокойно заметил Захаров.
XV
Если пришлось бы заполнить графу «особые приметы», вероятно следовало бы написать: «таковых нет». Что ж, пожалуй, внешне Григорий Петрович действительно
Но какая анкета расскажет о радости рабочего паренька, участвовавшего в спуске первого сухогруза, в ремонте первого судна на полуразрушенном предприятии, в постройке простейших барж и танкеров? Не расскажет анкета и о выполнении им шести годовых норм, о всесоюзном успехе девятнадцати молодежных бригад, сформированных при активном участии секретаря комитета комсомола, о награждении молодых рабочих в славный день тридцатилетия ВЛКСМ. Григорию вручили тогда орден «Знак Почета», а спустя еще три года молодого инженера, окончившего вечернее отделение кораблестроительного института, назначили начальником цеха.
Цех этот не зря называли заводом в заводе. Большой, широкопрофильный, он во многом решал судьбу заводского плана и слыл «трудным».
Анкета отдела кадров могла бы еще в двух строчках показать дальнейший путь: заведующий отделом горкома партии, секретарь городского райкома, второй секретарь обкома. А когда первого секретаря областного комитета перевели в один из крупнейших городов страны, его место занял Корниенко.
Начал он с того, что отказался переезжать из своей небольшой заводской квартиры в особнячок, в котором жил предыдущий секретарь. Здание передали в распоряжение находящегося рядом детского дошкольного учреждения.
Будильник, всегда поднимавший Григория Петровича к шести часам утра, тоже не был переведен на иное время. И частенько с утра до начала своего официального рабочего дня Корниенко успевал побывать на одном из заводов или на стройке, пройтись по утренним улицам областного центра, заглянуть в магазин, столовую или мастерскую бытового обслуживания.
Он появлялся в обкоме уже со свежими впечатлениями начинающегося дня. К удивлению знакомых, друзей и сослуживцев Корниенко стал заочником сельхозинститута, проявив незаурядные знания полеводства и животноводства.
Больше всего чтил Корниенко правду. Человек раз солгавший, в последующем не вызывал у него доверия и уважения. Правду и только правду, какой бы она ни была, признавал первый секретарь. Видимо, тут сказалось и влияние рабочей семьи и рабочей среды, где честность и порядочность были высшим критерием и главным качеством человека.
Корниенко ополчался на пленумах и бюро против псевдорапортов, приписок, показухи, считал их авторов перерожденцами и лжецами.
Вот почему, прочитав корреспонденцию Ивченко, Корниенко с особой тревогой и вниманием отнесся к выступлению газеты. Он пригласил к себе Захарова. Вдвоем просидели они около трех часов. Редактор положил на стол секретаря целую папку документов, заявлений,
— Ты понимаешь, как обидно, Василий Захарович, — говорил Корниенко. — Смирнов — это имя, это флаг. И такое падение! А ведь наверно об этом знали многие, не могли не знать односельчане, да и в районе… Но молчали. Верили в его безнаказанность. Ему, мол, все сойдет. Имя, звание, заслуги! Опасно связываться. Вот это страшно! Страшно, когда люди верят в чью-то безнаказанность. А Чабаненко, я слышал, прямой человек, справедливый, не побоялся поднять голос. Понимал, что партия правду всегда поддержит. Падение Смирнова ужасно. Но главное действующее лицо, — вздохнул Корниенко, — Яшевский. Карьерист и прохвост!..
Пальцы Корниенко сжались в кулаки.
— Верю тебе, газете, а надо проверить, Василий Захарович. Бывает, и документы, и журналисты, ты уж меня прости, ошибаются, заблуждаются.
Авторитетная комиссия, которую возглавил второй секретарь обкома, приступила к работе. В нее вошли заместитель председателя облисполкома, Захаров, председатель парткомиссии, прокурор, работники отделов обкома и облисполкома.
— Я прошу меня принять, я не могу в таких условиях работать, — позвонил первому секретарю обкома Яшевский.
— Подождите, во всем разберемся, все проверим и вас пригласим обязательно. Это я вам обещаю.
— Что у вас там такое? Не просто ли сенсация? — поинтересовался инспектор из Киева.
— Проверяем, Павел Павлович. Когда все закончим, сложится окончательное мнение, — отвечал второй секретарь обкома.
В редакции тоже с нетерпением ожидали возвращения комиссии. То, что этот вопрос будет обсуждать бюро обкома, не вызывало сомнения. Но кто окажется прав — никому неизвестная корреспондентка, а значит, и вся газета, или многоопытный, широкоизвестный руководитель хозяйства и один из руководителей Чижевского района? Волнение, точно цепная реакция, передавалось из отдела в отдел, от одного сотрудника к другому. Савочкин, вновь оставшийся в дни отъезда Захарова за редактора, был пасмурен и лаконичен. Он старался не замечать Елену, в душе считал ее виновницей нервотрепки и неприятностей, которые безусловно обрушатся на редакцию. И в то же время не придирался к Елене, как это было раньше, видя доброжелательное отношение к ней всего коллектива. Савочкин сознавал, что первым поднял вопрос об освещении в газете успехов Чижевского района и вольно или невольно оказался втянутым в это неприятное дело. Накажут Захарова, Курганского, эту девчонку Ивченко, но и его не забудут. Все-таки заместитель, а не курьер. И если не согласен, то до ЦК дойди, а своего добейся.
…Никто не уходил. Ждали Захарова. Он пришел в восемь вечера и пригласил к себе всех находившихся в редакции творческих работников.
— Только что закончилось заседание бюро обкома, оно затянулось, — сказал редактор. — Все указанное в корреспонденции полностью подтвердилось. Вскрыто много дополнительных фактов. Потом, на собрании, я вас ознакомлю с решением бюро. Мы его получим. Должен только сказать, что бюро решительно осудило зазнайство, самообольщение прошлыми успехами, нарушение колхозной демократии и, особенно, зажим критики и очковтирательство. Смирнову вынесли строгое взыскание, рекомендовали колхозному собранию освободить его от должности председателя колхоза. Снят с работы и исключен из партии Яшевский, как оказалось и полностью доказано, карьерист, толкавший хозяйственников на очковтирательство. Освобожден от должности завотделом райкома Райков, снявший с полосы районной газеты заметку селькора Чабаненко, ныне восстановленного в партии. О нем очень тепло говорили члены бюро. Вот приблизительно пока и все о корреспонденции. Смирнов, между прочим, на бюро вел себя откровенно и искренне. Да, товарищи, — добавил Захаров, — отмечена и недостаточная принципиальность редакции, необоснованно расхвалившей до этого мифические победы района. Никуда от этого не денешься. Надо нам все хорошо проанализировать, немедленно отменить выговор Курганскому. А вас, Елена Ивановна, завтра к одиннадцати приглашает Григорий Петрович. Я же со своей стороны хочу сказать, что вы оказались на высоте положения. Я рад, что вы работаете в нашем коллективе. А теперь — все по домам, вас там уже, наверное, заждались. Да и мне еще полосы читать.