Эльф из Преисподней. Том 3
Шрифт:
Богиня не потела. На подражание плотским мукам не хватало материальности. Но она порядком вложилась в модель рта — он, с чувственными губами, с изящными контурами, был приоткрыт. Показывал чуть влажный розоватый язычок.
Может, Эллеферия заигрывала. А может, ей было скучно. Я не допытывался.
В другом месте и в другое время я бы, пожалуй, включился в игру. Но сейчас, на Диттосе, она понадобилась мне совсем для другого. Для тех малых божественных возможностей, что она сохраняла, будучи мёртвой.
К сожалению, и в этот раз не получилось совместить её с Тхуан.
А затем я собрал эльфийку, пикси и сукккубу, и мы помолились Эллеферии. Все, даже Верилия, хотя она от этого чуть не задохнулась — слова воззвания к богу забирали у неё дыхание.
Перемены. Нам срочно требовались перемены. Какой толк с вечного путешествия по раскалённой плавильне? Когда-нибудь перестанут попадаться маленькие ящерицы, когда-нибудь кочевники научатся обходить смертоносную группу. И на смену пустоте явится голод. А за ним смерть.
Я чувствовал, как неповоротливо меняется реальность, как образуются новые сплетения. Помогал им как мог, хоть и не видел наверняка, куда приведёт законченный узор.
Но любая перемена лучше застойного угасания.
Правки в бытие были так незначительны, что я всерьёз усомнился, был ли от этого хоть какой-то толк. Помимо того, что Эллеферия дико вымоталась и скрылась в своём носителе, даже не попрощавшись. Как всегда с мелкими божками, внезапных изменений можно было не ждать.
Ни я, ни даже повелитель Диттоса, Капаней, не смогли бы с уверенностью утверждать, спас ли нас случай или вмешательство Эллеферии в судьбу маленькой компании. Но в этот день мучение неизвестностью закончилось.
Когда на полуденном горизонте показалась узкая чёрная полоска, разительно отличающаяся от редких серых глыб, или жёлтого песка, или коричневых колючек, я сперва принял её за очередной мираж.
Верилия издала радостный (хоть и хриплый) клич, и я убедился, что перемена мне не мерещится.
— Что это?
— Мортем, — ответила она. Сняла с пояса бурдюк, отнятый у группы напавших на нас камбрионов. Сделала щедрый глоток.
— А точнее?
— Мы на верном пути, — сказала суккуба. Плеснула на тряпки, покрывавшие голову, немного воды.
Я молча глянул на неё.
— Возле Мортема есть оазис, — объяснила она.
Я тоже брызнул воды на волосы. Смочил ладонь, побрызгал на лоб подошедшей Лютиэне. Во взгляде сестры читалось осуждение — не то за неуместную ребячливость, не то за разбазаривание ценного ресурса.
Но лицо она не отвернула.
Ей была приятна мимолётная прохлада. Защиту от жара сегодня она не ставила, так как вчера я едва не грохнулся с ней на плечах в зыбучие пески и воспоминание было ещё свежим. То ещё приключение. При обычных условиях мелочь, которая решается за пару мгновений; а в измерении, где любое усилие превращается в изматывающий надрыв, практически гарантированная смерть.
Поскольку я не был уверен, что даже себя смогу выдернуть из песчаной ловушки волей, не говоря уже о сестре.
В горниле Диттоса любые иллюзии о собственном превосходстве
— Для приключения здесь больно нудновато, — заметила Тхуан, когда я съехал с очередного песчаного холма.
— Кто-то утверждал, что приключения — это сплошное веселье? Куда больше в них монотонной работы. Уж ты-то, выкованная для войны, должна понимать, какая это скучная штука большую часть времени. А остаток приходится на ужас, и разочарование, и желание убежать поскорее. Истории победителей рассказываются выжившими, а их-то среди сражающихся не то чтобы много.
— Надо же, а ты, оказывается, трус!
Вообще-то, я пересказывал эмоции, которые впитывал, пока проходили битвы. Они становились для меня настоящим пиршеством — нигде не найти больше обезумевших от страха разумных, чем в первых рядах идущей на убой армии.
По этой причине мне нравилось устраивать войны. И участвовать в них. Реже — командовать, ведь ставка редко располагалась на передовой. И совсем редко — выходить против сравнимого по силе соперника. А колдуны враждующих сторон частенько сталкивали призванных демонов.
Мортем приближался. Сперва я принял скопление чёрных точек за невообразимых размеров кромлех. Обмануться было легко — издалека столбы смахивали на менгиры.
А потом я различил разветвление в верхней части столбов. Если точнее, то не разветвление, а самые настоящие ветви — кривые, искорёженные, голые.
Да ведь это деревья. Древние. Окаменевшие. Мёртвые. На них не висело ни листика.
Зато на некоторых висело кое-что другое.
Трупы.
Иссушенные безжалостным светилом, присыпанные песком, который на них забросил душный ветер. Кое-какие тела были относительно свежими, и на них не виднелось ни следа насилия, естественного для этих земель. Другие уже мумифицировались. Такие в основном лежали у подножия бывших деревьев, нынешних менгиров.
Создавалось впечатление, будто кочевники приходили сюда, стаскивали с ветвей особо залежавшихся мертвецов, закидывали на приглянувшееся дерево петлю из железистого каната и сигали в неё.
Зачем, для чего — этого не знала Верилия, а значит, не знал никто из нас.
Копаться в обычаях камбрионов не тянуло. Несмотря на то, что в основании окаменевших древ были выбиты барельефы. Они рассказывали свои истории, объясняли своё значение.
Но кому было дело до их сказок? Уж явно не нам.
За первыми менгирами обнаружилось крошечное озерцо, вокруг которого росла сероватая жёсткая трава. Лютиэна вырвалась вперёд — не к воде, а к растениям. Я понимал её мотивы. Маат’Лаэде без зелени быстро теряли хвалёное самообладание аристократичности, которым любили кичиться перед низшими расами.
Набрав воды в бурдюки, двинулись дальше. Напоследок Лютиэна прошептала заклятье, и сквозь плотную землю пробились ростки настоящей зелени, распустились, пышно зацвели. Крошечное изумрудное пятнышко первозданной природы.