Эльфийская стража
Шрифт:
Топор описал дугу и с размаха ударил по дубовой ветви. Полетели брызги тёмной коры, разруб забелел, словно обнажилась живая кость.
«Скорее! Сюда… прорываются… не… удержать…» – голос Птицы утонул в рёве и вое.
– Лемех! Стой! Ради всего святого, стой!
Голос Борозды. Спаситель превеликий, присносущий, как, откуда?!
Синеватый пузырь на миг раскрылся, и Лемех увидел тянущуюся далекодалеко сквозь неведомые крепи дорогу; дорогу, заканчивавшуюся на чёрном поле Ниггурула.
Магия ль была в том повинна,
А Борозда уже была здесь. Бледная, в изорванной одежде, по щеке стекает кровь из рассечённой брови. Безоружная, с голыми руками, она бросилась прямо на Лемеха, так, что бывалый наёмник едва уклонился.
– Нет! Только не это!..
«Поздно…» – голос Птицы полнило отчаяние.
Синие стены вокруг пузыря расступались, и в осветившемся пространстве появилась совершеннейшая копия Ниггурула – только здесь не было деревьев, а чёрные зубья вдруг обрели гибкость, вытягиваясь и угрожающе нацеливаясь острыми вершинами в крошечную золотистую фигурку, что сломя голову бежала к застывшим Лемеху, Арише, Грине, Найде и Борозде.
За её плечами вился призрачный плащ, и в самом деле слагаясь в Тёмную Птицу, но не осталось и следа прежней истребительной мощи.
Страх, страх нёсся перед бегущей, а вовсе не жажда истребить всё и вся. Лемех ощутил это всем существом, нюхом, словно зверь, точно волк, защищающий щенков. Он, простой смертный, знал, что бегущее создание – не человек, хоть и похоже на человека, – сейчас слабее ребёнка. Оно может вновь обрести силу, но для этого…
Оттолкнуть повисшую на руке Борозду, размахнуться топором и ударить, без мыслей, чувств и паники. Просто срубить ветку, дать ей упасть, и…
Теперь уже можно было видеть женщину в золотом облегающем платье, в котором, казалось, и бежатьто невозможно. Она быстробыстро перебирала босыми ногами, плывя над самой поверхностью.
А за нею, стремительно глотая пространство, накатывалась не то волна, не то облако, не то скопище смерчей. Серая бурлящая, кипящая завеса, непроницаемая для глаз; её передняя кромка то и дело вспухала багряным, песочным, закатным. Пурпур и кровь, складывающиеся в невообразимые гротескные фигуры, чудовища, словно перетекающие одно в другое; здесь крыло, там пасть, тут лапы с когтями; возникала порой и человеческая фигура, вернее, похожая на человеческую – с бычьей головой и двумя парами рук на достойном сказочного великана торсе.
Все они возникали, вспыхивали ярко на тёмносером фоне и тонули вновь, словно голодное море не желало выпускать жертву. А может, и не жертву,
Ариша замер, уставившись на Лемеха, – кажется, парень не сомневался, что батяня непременно чтонибудь да придумает. Гриня сполз вниз, сидел, привалившись к коленям брата, и, склонив недоумённо голову, неотрывно глядел на подступающую смерть.
Лемех глянул вниз, на валяющуюся перерубленную ветвь, нагнулся, неспешно поднял. Ладони покалывало, от дубовой коры по запястьям и дальше, к локтям, поползло приятное тепло.
Бегущая приближалась. Борозда замерла, закусив губу, по щекам стекали слёзы, руки тряслись.
– Ничего, эльфка, – у Лемеха получалось только хриплое рычание, как всегда перед атакой «Весельчаков», – ничего, мы ещё повоюем!
– Наш мир, – прошептала она. – Наш мир… ты его убил.
Загибающаяся вниз обсидиановая громада, нацелившись игольчатоострой вершиной, ринулась с быстротой атакующей змеи. Женщина в золотом платье увернулась в последний миг, её с головы до пят обдало чёрной пылью, и она закашлялась.
Закашлялась, словно простая смертная.
И, захлёбываясь, почти рухнула на руки Лемеху, пройдя сквозь прозрачные стены ограждавшего их пузыря.
Хуторянин вздрогнул, в упор глядя на странное, разом и человеческое, и нечеловеческое лицо, впалые щёки, острый подбородок, нос, более напоминающий птичий клюв; и жуткие глаза, огромные, больше, чем у эльфиек, вытянутые, с четырьмя бездонными чёрными зрачками ромбом.
Она тяжело дышала, жемчужного оттенка кожа покрыта пылью, словно угольной:
– Скорее! Их ещё можно остановить!
Низкий, сильный, грозный голос, каким только вести полки в атаку.
– Чего делатьто? – только и смог выдавить Лемех. Борозда просто висела на нём, обливаясь слезами.
– Гриня, твой сын, сможет, – сказала Птица. Щека её странно и жутковато дёрнулась. – Борозда была права – у него и впрямь дар, дар великий. И, чтобы не наступили, как она выражалась, времена кровавые и страшные, он должен… – она вдруг прикусила губу. – Он сам знает, что должен. А мы ему поможем. Ты, эльфийка!
Дрожащая Борозда подняла взгляд. Слёзы уже высыхали на её щеках, страх сменялся гневом.
– Ты… тварь… чудовище… какое счастье, что я не увижу твоего триумфа!
– Достойно трагедии, – сухо сказала Птица. – Приди в себя, волшебница! Они сейчас будут здесь. Мир ваш мне без надобности, всё, что мне надо, – выбраться отсюда. Вас обманули, Борозда.