Эльфийская трилогия
Шрифт:
За все время этого томительного обеда Рена не произнесла и двух фраз. И проглотить она сумела всего несколько кусочков: горло протестующе сжималось. Джаэне продолжала ядовито ухмыляться и ела не спеша: она даже за едой ухитрялась выставлять напоказ свою чувственность. Гилмор жадно поглощал порцию за порцией, совершенно не замечая напряжения, царящего за столом. Незримые слуги подавали все новые и новые блюда — должно быть, очень вкусные: во всяком случае, пахли они очень аппетитно и выглядели чудесно. Но для Рены все эти яства пропали втуне. Она пыталась есть, но еда не шла в горло.
Зато она жадно пила вино, и слуга добросовестно наполнял ее бокал, к каждой новой перемене — другим вином. Наверно, Рена выпила многовато, потому что у нее начала кружиться голова, но, во всяком случае, она не напилась настолько, чтобы не понимать, что говорит. Девушка пила вино как обезболивающее, чтобы не ощущать всей мучительности происходящего. ... Она молчала, смотрела в тарелку и терпела.
Незримый музыкант продолжал играть. Вскоре к нему присоединился арфист. Деревья покачивались под нездешним ветром. Незримые слуги убирали у Рены из-под носа полные тарелки, заменяя их другими полными тарелками. Джаэне по-прежнему улыбалась, все больше делаясь похожей на кошку. Она лениво развалилась на стуле и позволила корсажу немного соскользнуть с плеч. Гилмор уставился ей за корсаж с той же алчностью, с какой он поглощал пищу. К середине невыносимого обеда они начали вести себя так, словно Шейрены тут вовсе и не было.
Лишь вино давало девушке силы сидеть и сносить все это — вино и еще уверенность в том, что, если отец захочет, она в любом случае станет женой Гилмора. Она — или, по крайней мере, ее тело. У нее был только один выбор: остаться собой — или перестать быть. А чтобы остаться собой, надо выказать послушание. Отец хочет этой свадьбы. А чтобы получить то, чего хочет она сама — хотя бы отчасти! — следует заплатить молчанием.
А решение все равно останется только за ее отцом — не считая лорда Лайона.
Наконец, когда Рена залпом выпила еще один бокал вина и ее головокружение усилилось, подали десерт. Незримый слуга унес последнюю тарелку, и на столе появился крохотный сахарный единорог, несколько приукрашенный по сравнению с настоящими. На роге единорога висело кольцо. Тяжелое кольцо белого золота с выгравированными на нем крылатыми оленями и лунными птицами. Обручальное кольцо, разумеется. Если Рена примет его и наденет на палец, судьба ее будет решена.
Девушка заколебалась — всего на мгновение, желая оттянуть неизбежное. Пока она не надела это кольцо, еще можно делать вид, что она свободна...
«Но я не свободна. Я никогда не была свободной — и не буду».
Она сняла кольцо с рога непослушными пальцами и надела его.
А потом взяла вилку и медленно, тщательно растолкла единорога на мелкие сахарные осколки.
Она думала, что пытка на том и кончится. Но Гилмор не собирался вставать, и Джаэне тоже. Гилмор, похоже, даже не замечал, что Шейрена приняла его кольцо. Рена сидела, растирая в пыль остатки единорога, а Гилмор пялился на бюст своей наложницы. Про Рену он, видимо, просто забыл. А уйти она не могла, пока Гилмор не вручит ей контракт о помолвке со своей подписью и печатью, который
В конце концов, когда единорог обратился в сахарную пудру, Рена, несмотря на выпитое вино — а может, и благодаря ему, — наконец вышла из себя. С нее хватит. Пусть Гилмор хотя бы объяснит, почему он до сих пор не отдал ей контракт. Она уже выполнила все, чего требовали приличия. На самом деле она сделала куда больше, чем ей приказывали...
Шейрена резко встала, так, что ее стул упал на землю. Гилмор с Джаэне обернулись к ней, как будто только теперь заметили, что она тут.
— Уже поздно, господин мой, — сказала Рена несколько невнятно: язык плохо слушался. — Прошу прощения, но мне нечасто доводилось покидать отцовский дом, и я привыкла рано ложиться спать. Мне надо идти.
Не успела она договорить, как комната внезапно переменилась.
Поляна, небо, Джаэне — все исчезло. Остался лишь стол, стоящий посреди зала со стенами, отделанными темным деревом, и с полом, выстланным черным мрамором. Стол был накрыт не на троих, а на двоих: прибор и стул Джаэне исчезли вместе с самой Джаэне. У стола стояли двое слуг. Гилмор растерянно заморгал.
Из темного угла выступил высокий эльфийский лорд.
— О-отец? — промямлил Гилмор. — А куда Джаэне делась? И где поляна?
Лорд Лайон, не обращая внимания на сына, обернулся к Рене и поклонился ей, чуть заметно улыбаясь.
— Простите мне этот маленький обман, дитя мое. Это Гилмор настоял на присутствии рабыни. Я бы, разумеется, ни за что не нанес вам подобного оскорбления. Это была бы непростительная грубость.
«О да, конечно! Тем более что вам ничего не стоило создать иллюзию, достаточно правдоподобную, чтобы Гилмор поверил. Я так и думала, что ваша магия сильнее, чем можно судить по этим дурацким декорациям».
Но тем не менее Рена смиренно склонила голову и сложила руки. Говорить она боялась, чтобы язык ее не выдал, но действие вина быстро рассеивалось под влиянием гнева. Ее попросту использовали! Что ж, придется стерпеть — но никто не говорят, что ей это должно нравиться!
А лорд Лайон обратился к сыну.
Вот, Гилмор, пусть это послужит тебе уроком, — сурово сказал он. — Рабов никогда, ни-ког-да не следует сажать за едай стол с хозяевами. Затем, рабам не следует позволять таких вольностей, какие ты спускал этой Джаэне — сегодня, за обедом, и в прошлом. От этого они делаются надменными и непослушными. Я отослал ее, пока ты сидел за обедом. Когда научишься обуздывать своих женщин, получишь ее обратно. Может быть.
«Вот научишься воспитывать собак — тогда и получишь их обратно. И извинись перед дамой, которой твой пес помочился на платье!»
Рене краем глаза увидела, как Гилмор побагровел и опустил голову,
— Да, отец, — послушно пробормотал он. Но перед Реной не извинился. Впрочем, она этого и не ждала.
— Прошу прощения, если ваши чувства были задеты, дитя мое, — любезно сказал лорд Лайон. — Но вы проявили скромность и терпение, подобающие благородной деве. Это делает вам честь. Прошу вас.