Эльфийские хроники
Шрифт:
— Вы уходите куда-то с Морврином, — сказала она нерешительным тоном, однако в ее голосе чувствовался упрек. — И забираете с собой Махеоласа… Вы собираетесь его убить?
Гвидион бросил на нее взгляд, мысленно спрашивая при этом самого себя, что может знать Ллиана о том, на какую судьбу обрекла юного послушника королева.
— Он — человек, — наконец холодно сказал друид. — Ты была на собрании вместе со своей матерью. И ты помнишь о том, что сказала Нарвэн: людям в лесу делать нечего.
— А еще я помню, что вы его защищали.
— Нет, я его не защищал. Я просто хотел выяснить, почему он оказался у нас. Но как бы там ни было, Нарвэн права. Ни один человек не должен находиться
— Так вы не собираетесь его убивать?
— А теперь уходи. Скажи там им, что я уже иду.
Ллиане совсем не хотелось уходить: у нее в мозгу крутилось еще множество вопросов, которые хотелось задать друиду и ответы на которые она без него вряд ли бы нашла. Она машинально прикоснулась пальцами к табличке с руной, и это заставило друида улыбнуться.
— Наставник… Почему люди такие странные? Почему они так сильно отличаются от нас и одновременно так сильно на нас похожи?
— Ты ничего не знаешь о мире, мой маленький листочек… Ты увидишь позднее, что все в нем построено на различии и сходстве… То, что кажется тебе очень от тебя далеким, зачастую очень во многом является близким. И наоборот — чем лучше ты узнаёшь кого-то из твоих родственников, из твоего клана, тем больше ты обнаруживаешь в нем того, что отличает его от тебя… Все живые существа, включая деревья и даже камни, жизнь которых протекает так медленно, что только колдуны карликов способны ее заметить, — все они сделаны при помощи одной и той же жизненной силы, из одной и той же материи, одними и теми же богами… Люди об этом забыли. У них теперь есть новый бог, которого они считают единственным и который ставит их выше всех других живых существ и обещает им жизнь вечную… Возможно, именно поэтому они и изменились. Во всяком случае, именно по этой причине я буду сопровождать твоего отца и Махеоласа. Мне хотелось бы, чтобы этот мальчик рассказал мне побольше…
Ллиана чуть было не проговорилась о том вечере, когда подросток-человек говорил с ней и Ллавом о своей вере в бога — или об отсутствии у него такой веры. Однако упомянуть об этом означало бы признаться в том, что она все-таки приходила взглянуть на Махеоласа. Она поэтому, промолчав, задумалась, а друид взял свои мешок и посох и сделал вид, что собирается уходить.
— Если люди забыли богов, — вдруг заговорила Ллиана, — то тогда почему священный язык действует и на них?
Старый эльф остановился и глубоко вздохнул.
— Он, как тебе самой известно, действует также на животных, на деревья и даже на ветер! Почему, ты спрашиваешь, он действует на людей? Дело в том, что люди, карлики и монстры являются, как и мы, племенами богини Дану, и хотя они и забыли язык богов, их сердце его помнит, и поэтому магия действует на них очень сильно.
— А как, по-вашему, магия их бога тоже действует сильно?
— Именно это, дитя мое, я сейчас и пытаюсь выяснить… А теперь уходи.
На этот раз юная эльфийка не стала противиться, и Гвидион, оставшись наедине с самим собой, уставился задумчивым взглядом на завесу, закрывающую вход, за которой Ллиана только что исчезла. Ему вспомнилось о том, как она засунула руку в мешок, в котором лежали элементы леса. Ллиана действовала быстро — может, от страха, а может, в силу своей беспечности, — тогда как другие в подобной ситуации выбирали ли бы таблички с рунами очень и очень долго… Могло ли получиться так, что она уж слишком поторопилась и руны показали ее собственную судьбу, а не судьбу подростка-послушника?
Друид медленно вышел из своего подземного жилища, сощурился от дневного
Сделав вид, что не услышал, как некоторые из ожидавших его людей что-то пробурчали по поводу того, что он заставил их так долго ждать, Гвидион бросил взгляд на Махеоласа, которого охранявшие его эльфы уже заставляли подняться на ноги. Подросток в сторону друида даже и не посмотрел. Несмотря на свой невысокий рост, надетую на него слишком большую муаровую тунику и путы, стягивающие ему запястья, выражение его лица было надменным, вызывающим, даже насмешливым. Если он и боялся, то очень искусно это скрывал. Ну как он мог сейчас не бояться?
Отогнав от себя эти мысли, Гвидион пошел решительным шагом через заросли, раздвигая ветки кустов перед собой посохом. С тех пор, как он погадал по рунам, у него в голове вертелась одна фраза. Она была подобна запаху, оставшемуся в воздухе после того, как блюдо уже съедено, и мелодии, которая уже стихла, но продолжает еле слышно звучать в ушах.
«Вин он этхель»… Непосвященным эти последние слова казались вполне понятными и даже незатейливыми. «С цепкими корнями. Защитник пламени и радости в жилище». Однако, несмотря на простенький вид, данная фраза содержала две многозначительные руны: «Вин» (радость) и «Этхель» (жилище).
Радость — для того, кто хоть немного знаком с печалью. Не поддаваясь печали, он получит прекрасные плоды, Будет счастлив и возведет много построек. Жилище любят все живые существа, Если они могут, когда возжелают, Найти в нем множество припасов.Под радостью здесь имелась в виду не наивная радость ребенка, а скорее чувство удовлетворенности, которое испытывают те, кто сумел благополучно пережить несчастье и горе. Под жилищем же здесь подразумевался род, потомство, а под припасами — опыт. Это руническое стихотворение тем самым объясняло, что пользу от всего того опыта, который получен в ходе жизни, полной испытаний, можно получить лишь в том случае, если вернуться к своему роду, к своим сородичам, к своим потомкам.
В то время как Гвидион шел впереди следопытов и их юного пленника довольно быстрыми шагами (это была уже совсем не та старческая походка, которой он ходил еще совсем недавно), его продолжал мучить все тот же вопрос: рассказали ли ему руны о судьбе Махеоласа или же о судьбе Ллианы?
После того, как Бреса свергли с трона, Нуада Эргетлам, то есть Нуада Серебрянорукий, снова стал королем на то время, пока Туата Де Дананн выбирали ему замену. В эту эпоху — а именно в тот день, когда Нуада устроил большой пир, — у ворот крепости появился во главе огромного отряда молодой воин с устрашающей внешностью.
«Я — Луг, сын Киана, который был сыном Диана Кехта и Этне, дочери Балора, — сказал он. — Я возвращаюсь к своим сородичам».
Стражники помнили о брачном союзе Киана и Этне, принцессы фоморов, однако они не позволили ему войти, поскольку у них в памяти были еще свежи весьма неприятные воспоминания о правлении Бреса, а он ведь тоже родился от союза одной из их девушек с фомором. Кроме того, великан Балор, его дед по материнской линии, был чудовищным существом с ужасной репутацией.