Эльфийский Камень Сна

Черри Кэролайн Дженис

— Господин?

— Со мною все в порядке сегодня утром, — Киран глубоко вздохнул и снова повернулся к свету, к полям, к холмам. — Солнце светит ярко. Хороший день.

— Да, — Барк встал рядом и, облокотившись на амбразуру стены, тоже посмотрел вперед. Солнце блеснуло на его золотом браслете, выбелило шрамы на сильных руках, заиграло в золотисто-рыжих волосах, покрывавших их. Но бородатое его лицо все еще хмурилось в ворохе развевавшихся волос.

— Ты спал, господин?

— Кое-как. Но все же, верно, больше, чем ты. Не надо больше сторожить мою дверь. Сегодня ложись в собственную постель.

Барк, скосив глаза, посмотрел на него.

— В собственную постель, — повторил Киран.

Барк

кивнул, ничем другим не проявив своего согласия.

— Странная компания собралась у нас вчера вечером, — промолвил Киран. — Тебя это не смущало?

Барк долго молчал, глядя вперед через стену.

— Зато я увидел эльфа, — промолвил Барк. — А это уже кое-что.

— И не впервые, — заметил Киран.

— Так говорят, — и Барк еще больше нахмурился. — Но то, что я видел вчера… я не уверен. Это как война. Юноши спрашивают тех, кто был тогда на поле сражения, но старые воины не могут сказать точно, что они видели. А когда пытаются рассказать, то каждый раз получается новое. Это как люди, увидевшие привидение и пытающиеся рассказать о нем, никогда не могут прийти к общему мнению и сомневаются даже в собственных воспоминаниях, — Барк посмотрел на Кирана. — Вчера вечером было так же, господин. Совсем так же.

— Но ты все равно запомнишь. И время от времени будешь вспоминать — чаще всего по ночам, когда все возвращается вновь.

— Но то, что было на войне, померкло.

— Когда Элд освещен солнцем, все остальное кажется неправдой. Иное — в лесах, в тени.

— Всякий раз, как я оказываюсь там, я готов ко всему, — промолвил Барк.

— Однажды ты следовал за ней.

И снова в ответ ему было молчание.

— Ты так распорядился. Господин, как умер мой отец?

— И ты сейчас спрашиваешь об этом? После стольких лет?

Барк неловко пожал плечами.

— Я никогда не сомневался в нем, не сомневаюсь и сейчас. Но ты был с ним. Я не был.

— Он был у меня за спиной — я не видел, как это произошло. Но время от времени я видел его в бою. И он был лучшим в тот день из всех, кто выехал на защиту Кер Велла.

— И все же он был за тобой.

— Было непросто идти теми путями, которыми следовал я. Да ты и сам знаешь. Ты же следовал за ней.

— Так говорят, — промолвил Барк, и голос его затих. — Мы сражались у речных стремнин — нас вел король, и Кер Велл был в двадцати милях от нас. Мы никогда бы не смогли преодолеть этот путь, будучи настолько измождены. Но какая-то тьма опустилась на нас, словно утро и не наступало. И в этой тьме был свет, или знамя — я принял его за знамя. Огни, которые мерцают в лесу и указывают путь потерявшимся, те принимают их за кого-то в темноте, идут за ними и находят путь. Это было очень похоже — сияние во мгле. Я принял его за короля или за его знамя, а может, то был всадник. Да, то был свет, и он горел так ясно в этой тьме, что кто бы ни увидел его, тотчас шел за ним — и человек, и все другие твари. Но цокота копыт не было слышно, или он доносился очень приглушенно. И словно кто-то звал издали… Потом все осветилось и снова вокруг нас кипела битва, ничем не отличавшаяся от той, что мы вели у стремнины… Но мы были уже в другом месте, или и вправду сражение уже растянулось на двадцать миль.

— Она вас провела иными путями. Железо не может войти в ее владения. Одним богам известны тропы, которыми она ходит, — однако и ему они были известны, и он похолодел, подумав об этом вторжении во владения Смерти, чуждые Ши, и всякому живому человеку.

— Перед нами был свет. Вот и все, что я видел.

— Ну и хорошо, — Киран почувствовал, как похолодел камень на его шее, словно лед, словно невыносимый груз. Все вокруг вновь подернулось дымкой. Он услышал храп лошади и топот ног, потом мигнул

и снова оказался на стене среди многоцветия людского мира, и камни были теплыми и шершавыми под его ладонями. — О чем бишь я? А как ты видел меня в тот день?

— Как свет. Но рядом была и тень, или мне померещилось, но на твоем лице лежала тень. Но, господин, это чувство не сравнить ни с чем. Стояла такая тишина, такое страшное безмолвие, как если замереть в лесу или в каком-нибудь глухом и древнем месте, где ничего не движется… — руки Барка покрылись гусиной кожей. Он не привык беседовать об этом. Его передернуло, и чтобы скрыть свою дрожь, он рассмеялся, облокотившись на стену. Но смех его быстро замер. — Господин, вчера вечером все было точно так же. Даже несмотря на вино.

— Барк, что люди говорят обо мне? Сейчас. Повсюду. Скажи мне правду, даже если она горька. Что они думают обо мне — крестьяне, ткачи, стража? Что я за господин?

Барк замер, словно его пригвоздили к камню, словно то безмолвие, о котором он говорил, окутало их обоих.

— Господин, я — твой человек. И все это знают. Что станут они говорить мне? Но у меня есть родня в деревне — близкие матери. Они приходятся родней и Доналу. А в оружейной тебя ругают иногда, как люди ругают тяжелую работу, но, господин, они верны тебе. И говорят, что ты обладаешь Видением. А крестьяне говорят, что земля никогда еще так хорошо не плодоносила, и что после войны ее словно зачаровали. И они выставляют плошки с молоком, чего раньше никогда не делали, как говорят старухи, но это надо для того, чтобы удержать волшебные народцы на своей стороне. Чтобы они сражались за нас.

— Плошки с молоком, — Киран изумленно рассмеялся, отступил на шаг и вновь повернулся к Барку. — Да, я видел тех, кто любит молоко.

— Это — мелкие твари, — заметил Барк с непререкаемым видом.

— К ним я не испытываю доверия, — рассмеялся Киран, ибо он напугал Барка. — Да. Кое-кому из них я не верю.

— А может, и напрасно, господин. Отец мой знавал таких.

— Значит, ему грозила опасность. Я не верю никому из мелкой нечисти. У нас тут всякие водятся. Русалки. Фиатас. Они ловят в свои сети не только мух. Они опасны.

— И все же, господин, поля процветают благодаря им. Земля выжигается ровно и каждый год приносит урожай, и нет зерна, чтоб не давало всходов, и яблони растут как сорняки. Все эти годы деревья плодоносят раньше срока, и дождь не льет на сенокос, а проливается лишь в посевную. Там, где были черные пожарища, уж через год скот и лошади ходят по колено в траве. Сказать ли, что говорят крестьяне, господин? Что ты скор на суд, но справедлив, что от тебя ничего не скрыть, что стоит тебе взглянуть на человека, и он вспоминает обо всем сделанном им зле, даже если оно было лишь в его помыслах. Так два соседа, поспорившие в Банберне, предпочли уладить все между собой и не идти в суд: соседи говорят, что им стало стыдно за все совершенные за жизнь проступки. Так говорят. Говорят, что лошадь не охромеет, пересекая твои владения, а корова принесет двойню; что молния разворачивается в небе и поражает Ан Бег, минуя твои владения… так говорят. Короче — да, ты любим, господин. Неужто ты никогда не замечал этого?

Свет померк в глазах Кирана, потемнели краски. И легче ему почему-то стало смотреть вдаль, ибо камень пронзил его грудь жалом первозданной волшебной зелени.

— Господин? — спросил Барк.

Киран заплакал. Он не мог объяснить, почему, и лишь ощущал холод и одиночество, такое же страшное одиночество, как тогда на поле перед воротами. Ему стало трудно дышать, словно он прощался навеки с кем-то любимым, такой пронзительной была эта боль.

— Это все сказки. Трава всегда растет.

— И все же, — ответил Барк. — Это правда.