Эльфийский посох
Шрифт:
Перед внутренним взором главы рода Эрсетеа вдруг встало залепленное снегом лицо юного эльфа и обреченность в его глазах, когда он понял, что лорд не дотягивается до его вцепившихся в кромку льда пальцев. Даагон снова услышал отчаянный крик, когда она обломилась и пальцы юноши заскользили по льду, оставляя кровавые полосы, все дальше, дальше от руки вожака. И тогда он понял, что случится через минуту с едва державшимися на льдах товарищами, и выхватил нож.
Иссиана была права: сейчас он стоял перед тем же выбором, что и в Ледяных Скалах: умрет Энрах один или вместе со всеми. И Даагон
— Что же ты молчишь, лорд? — спросила Иссиана. — Или ты понял, что легко обрезать только ту ветвь, что растет из чужого сердца?
И он принес клятву, хотя и с оговоркой: да, он выполнит условие дриады, но лишь после того, как будет найден Посох Духа.
— Никто не требует от тебя его жизнь сейчас, — успокоила та. — Но предупреждаю тебя, Даагон из рода Эрсетеа: не ошибись. Чужая жизнь не будет засчитана.
Она резко взмахнула руками. Натянутые веревки, державшие связанного лорда, лопнули, и он упал к ногам страдающей матери, сотню лет оплакивающей последнего из ее сыновей. Длинная жизнь еще не означает долгого счастья.
После этого дриада призвала кентавров, чтобы те вышвырнули из леса нежеланных гостей. Их отнесли подальше, за пригорок, после которого начинался пролесок, и положили на землю: все еще спящий отряд и его командира, с которого в насмешку так и не сняли пут.
Иссиана вернулась к роднику, где оставила детей леса — пришлого безродного эльфа и рыжеволосую лучницу, — и обомлела. Девушка лежала без сознания, а ее губы и волосы были сожжены, словно она целовала раскаленный уголь.
По еще густой целительной дымке над ней Иссиана поняла, что чужак сбежал недавно, а лучнице отдана вся сила, дарованная дриадой уродливому посоху Лиэна. А раз так — трудно представить, что на самом деле произошло с эльфийкой. Если бы не случайный дар дриады, девушка была бы уже мертва.
— Не выпускать из леса сотворившего это! — приказала Иссиана. — Но и не убивать. Он все же пытался ее спасти.
Кликнув целительниц, она доверила им лучницу, жизни которой ничто уже не угрожало, после чего пришла к огромному вязу и, убедившись сперва, что в нем нет ни следа гнили, спросила, в отчаянье стуча ладонью по шершавой коре:
— Как ты мог? Кого ты принял, вяз? Ведь он трус! Он сбежал! Никого не позвал на помощь, когда понял, что сам уже ничем ей не поможет. Он испугался за себя, ничтожество! Кого же ты, во имя Галлеана и Солониэль, навязал мне?!
Веревки, сплетенные из коры слезного дерева, не горели, как ни пытался лорд освободиться от пут. Не надо ему было льстить себе, считая возможным освободиться и сбежать от дриад. Хотя какая теперь разница? Не надо было соваться в лес клана Иссианы. Не надо было позволять связать себя. Много чего не надо было. Но так жаль стало верного единорога, а еще больше жаль отнимать жизни юных эльфиек дикого клана. Да и потом, недопустимо это для эльфа — проливать братскую кровь. Она превращается в кислоту, разъедающую родную землю.
Особенно в такое
Да, он не захотел отнимать чужие жизни, но заплатить за это пришлось тоже жизнью. Только вот отнюдь не своей. Жизнью единственного сына.
«Вряд ли у меня хватит духу сдержать такую клятву, — думал Даагон. — И вряд ли хватит духу не сдержать. Эта женщина проницательнее оракула».
Иссиана потребовала от лорда страшных слов: проклятия роду, если он не выполнит клятвы.
Он перекатился к груде оружия, соображая, как, будучи спеленатым по рукам и ногам, вытащить какой-нибудь меч из ножен и не повредить при этом тетивы лежащих сверху луков. Нельзя было допустить, чтобы кто-то в отряде увидел картину, унижающую командира в их глазах. Помешает дисциплине. И потом, воинской чести еще никто не отменял — пойдут мстить за его и свое унижение, а этого он допустить тоже не мог. «Хватит мести… О нет!»
От оружия поднимался легкий дымок.
«Бетрезен подери! О тетивах уже можно не заботиться», — выругался лорд и связанными ногами попытался расшвырять сваленные колчаны и луки: предательский Алкинор лежал в самом низу вместе с магическими жезлами Даагона и Тиаль. Но вспыхнувший огонь был быстрее: тлевшие луки ломались, стрелы крошились угольками, от жезлов остались только сферы наверший.
«Вот и еще одна расплата, Даагон, — скрежетал он зубами. — За оружие врагов ты платишь беззащитностью своих воинов. На кой лич он тебе дался, этот предательский клинок?»
Вокруг раскаленного Алкинора уже нечего было спасать. Даагон по горячей золе придвинулся к мечу, лег на бок, подставляя сжатые в кулаки руки — пальцы бы сберечь! — жару Преисподней.
И в тот же миг кто-то схватил лорда за плечо и опрокинул на спину, да еще поставил на грудь колено, усиливая давление на меч, оказавшийся под его телом. Даагон услышал, как затрещали волосы, коснувшись углей, и заглянул в полные ненависти черные глаза Энраха, склонившегося над ним.
— Теперь и ты узнаешь, что такое настоящая боль, Даагон!
— Что… ты… делаешь? — Лорд едва сдерживал крик.
— То же, что и ты. Предаю. В нас много общего, не так ли?
Одежда Даагона тлела. Лезвие Алкинора прожигало спину и руки.
— Ты… не можешь… быть таким…
— Почему? Разве ты — не такой? — удивился Энрах, опершись рукой на согнутое колено и еще сильнее надавив на грудь лорда. — Кто еще покажет тебе, что такое настоящая пытка, какую каждый миг терплю я?
Даагон застонал, пытаясь освободиться, но раскаленный меч словно врос в его тело, вплавился в позвоночник. Энрах, не убирая колена, сжал горло лорда железными пальцами.
— Не надо шуметь. Ведь я столько лет не кричу! — усмехнулся он. — Ты же хорошо переносишь огонь, чем тебе не нравится этот? Я хочу, чтобы и твое сердце сгорело, как сгорело мое.
Сквозь полыхавшую боль Даагон смутно увидел, как кто-то в прыжке сбил его палача наземь. Потом неведомый спаситель попытался рывком стащить его с Алкинора, и лорд закричал, теряя сознание, когда отрывалась от меча прикипевшая к лезвию плоть. Последнее, что он видел, — вспыхнувшую над собой звезду.