Эльфы, топор и все остальное
Шрифт:
— Некогда ты утверждал обратное. То, что нельзя изменить поступательно, часто ломают через колено.
Он смял креветочный панцирь. Сенестра резанула меня взглядом. Виджи напряглась, только Олник продолжал самозабвенно хрупать косточками.
— Тогда я был молод и глуп, сейчас — стар и умен. Я стар, Фатик, я очень стар… Я за порядок. Меня пугает власть толпы и черни. Мне по душе раз и навсегда установленный порядок, когда каждый сверчок…
Пучеглазый служка опрокинул с соседнего стола пустой кувшин. Кувшин разлетелся на сотню осколков.
Я хотел обмолвиться, что чернь такова потому, что Ковенант издревле
— Почти как Веринди с ее кастами. Рожденный слугой навсегда слугой и останется.
— Зато там порядок. — Он повторял это слово как заклятие. — Там благопристойно. А я слишком стар…
Недоброе предчувствие кольнуло мое сердце.
— Тебе пятьдесят, старый ты хрен, — сказал я, вымучив квелую усмешку. — Самый расцвет для мужчины.
Немного лести в холодной воде…
Взор Отли прояснился.
— И я не продал свой талант, Фатик, не разменял его на халтуру. Скорее, это творческий компромисс. У меня ангажемент в Верхнем городе. Сегодня вечером я играю для семейства Валентайнов. Патриции — чудесная, просвещенная публика. Они славно принимают любые мои пьесы. Думаю, примут даже ту, что освистала чернь в Хараште из-за одного мелкого карлика…
Гном сделал вид, что не слышит. А я подумал, что люди, они, черт подери, меняются, и, как правило, в худшую сторону. Нехитрая истина, которую каждый раз с изумлением открываешь заново, сталкиваясь с друзьями, которых давно не видел. Жизнь удар за ударом, последовательно выбивает из людей все лучшее, оставляя только эгоизм, самую распаскудную штуковину на свете. Ну а оправдания для своего эгоизма человек всегда найдет. Он обрядит его в одежды возвышенных целей, если понадобится, закамуфлирует, спрячет.
— Патриции охочи до любых спектаклей, даже запретных. Тем более запретных. То, что запрещено для простецов, для них разрешено. А уж как они платят… По окончании гастролей я уплыву в Талестру и куплю там дом под театр!
Я спросил, не боится ли он, что Безликие выследят их и поставят труппу на ножи.
Отли беспечно рассмеялся.
— Нет, друг мой. Мы выступаем в гриме, после — разоблачаемся вдали от чужих глаз. На представлении у нас дворянская охрана, одетая под солдат. Кроме того, у меня постоянные охранники, — он мотнул головой в сторону четверки говорливых орков. — Под кафтанами у них ножики длиной с мой локоть. Мы раскатываем по Мантиохии уже вторую неделю, сегодня дали второе представление в Ридондо, и пока — никакой слежки. Однако оставим мои дела: во мне гуляет смутная загадка, что нужен я тебе не просто так.
— Нет, не просто так, Отли.
— Тогда изложи свое дело.
Ну я и рассказал.
На улице я переглянулся с Виджи, и мы смотрели друг на друга, пока колокол на Башне вызванивал третий час. Отли сбежал.
Значит, не вышло. Городу конец.
40
— А я точно похож на чумного? — Олник встал; большое овальное зеркало в торце фургона отразило плечистого гнома в подштанниках цвета моркови и ботинках цвета яичного желтка. Он повернулся к зеркалу лицом, или, верней, тем ужасом, которое теперь заменяло ему лицо, и рассматривал свое отражение с некоторым даже удовольствием.
— Ох, батюшки…
Лицо бывшего напарника напоминало вареную свеклу, глаза окружали чернильные тени, а по его телу я щедро разбросал полтора десятка багровых, покрытых лаком гноящихся бубонов.
— Поворотись-ка, братец… Угу… Горожане тебя не забудут никогда, а кое-кому ты будешь до смерти являться в кошмарах.
Он взъерошил короткие черные волосы, высунул и спрятал язык.
— Ну, тогда ладно!
23
Поскольку у гномов матриархат, то приданое прилагается к жениху. Жениха из бедной семьи называют бесприданцем, оных бесприданцев мужатвесьма неохотно, ибо кому нужен бедный муж?
Поскольку борода у Олника еще не слишком отросла, в гриме он походил на крепкого крестьянина невысокого роста, чумного крестьянина, разумеется.
Первый акт пьесы я назвал «Операция „Чумной карлик“» — конечно же про себя. Олнику не стоило знать, что я сравнил его с каким-то там краснорожим коротышкой.
В гримировальном фургоне Отли, который я загнал на Пикник Орна неподалеку Торжища, нас было пятеро: я, Виджи, Олник, Имоен и Скареди. Великолепная пятерка лицедеев, проездом — а верней, проплывом из Ридондо в Дольмир. Спешите видеть, только одно представление — зато бесплатно!
Я пыхтел над гримом, малевал уродства быстрее быстрого и чертовски взмок. Из отдушин в потолке падали густые лучи предвечернего солнца. Нужно сказать Отли спасибо — он подобрал стойкие к жаре краски. Он всегда основательно подходил к гриму и реквизиту, старый и, пожалуй, бывший товарищ.
Виджи благоразумно молчала. Она здорово изменилась после заключения в гареме Фаерано. В ней, я бы сказал, значительно убавилось абстрактного правдоискательства и гуманизма. Сейчас, окажись мы снова под стенами Таргалы, она вряд ли стала упрекать меня в мошенничестве и обмане.
Когда я приказал Имоен сесть к зеркалу и обнажить груди, моя супруга издала чуть слышное шипение. Я отмахнулся:
— Женщины должны узреть женщину. Человеческуюженщину. И хватит об этом.
За спиной рявкнула рассерженная кошка. Мелькнули золотистые локоны, качнулись полотняные стены фургона: кроткая Риэль Виджи Альтеро выметнулась наружу, шлепнув пологом о дощатый пол. Скареди чихнул от пыли, и тут же уткнулся в стену, чтобы не видеть наготы Имоен.
Неподалеку колокол церкви Атрея пробил половину пятого. Время уплывало сквозь пальцы, как песок.
Я бестрепетно покрывал тяжелые груди Имоен уродливыми рисунками. Она вздрагивала, сдавленно хихикала от щекотки. На самом деле, чумных бубонов редко бывает больше одного-двух, но чтобы внушить людям страх, вызвать панику, требуется, хм, сгустить краски.Я и сгущал — в меру сил, благо Отли в свое время обучил меня тонкому искусству нанесения грима, а в Хараште я тоже иногда практиковался — с подачи Джабара из Ночной Гильдии.
Где-то сейчас мой приятель? Сберег ли собственную голову от смертоносцев и тех гильдийцев, которых собирался прирезать?