Эликсир князя Собакина

Лукас Ольга

— Почти правильно. Ты, Паша, все чувствуешь, но только не умеешь обобщать. Юродство — это перевернутая или скрытая святость. Святой уходит от мира, а юрод живет в миру. Святой постится, а юрод что делает?

— Жрет мясо.

— Вот. Святой соблюдает строгую аскезу, а юрод?

— А юрод трах... не соблюдает строгую аскезу. С колокольчиком ходит. Ну, понятно, понятно. Юрод — святой наизнанку. А Бабст тут при чем?

— Костя — очень хороший человек, — задумчиво сказал Петр Алексеевич. — Даже слишком хороший, хотя, конечно, не святой. Мне кажется,

у него нет какой-то одной противоположности, как бы нет своего негатива, понимаешь?

— Гм. Ну.

— Вот поэтому он и заговорил сразу на всех чужих языках. И заметь, — Савицкий поднялся и стал расхаживать по комнате, — он делает это уже не в первый раз, и всегда под действием эликсира. Когда он принял настойку на бонзайской коре, то стал как бонзайцы. И даже круче, чем они. Стал настоящим японцем. А когда принял патины, превратился в Петра.

— Ну хорошо. Так что же тут общего?

— Мне пока трудно ответить. В сущности, ты спрашиваешь о том, что хотел нам сказать этим эликсиром Лев Сергеич. Я не знаю. Но есть у меня подозрение, что речь идет о русской переимчивости.

— Пере... что?

— Переимчивости. Она же всемирная отзывчивость. Еще Достоевский об этом писал.

— А, Достоевский... — Паша зевнул и, чтобы прогнать сон, закинул в горло третью рюмку тяповки. — Достоевский... Ну ладно, до Достоевского мы еще дойдем позже. А пока ты вот что мне скажи: тебе не кажется, что сестричка твоя Вера — просто-напросто засланный казачок?

Петр Алексеевич сел в кресло и тоже налил себе тяповки.

— Если честно, то сегодня у меня появились некоторые подозрения. Как-то уж очень странно, что Тяпов вдруг оказался ее знакомым.

— Ага. А еще страннее вот что. Как-то спросил я ее, как мне в Париже доехать из аэропорта Шарль де Голль до метро Порт д’ Орлеан? У меня, мол, там подруга живет в общаге, все собираюсь навестить.

— Ну и что?

— А то, что она этого не знала. И что такое RER, электричка тамошняя, тоже не знала.

— Может быть, она всегда на машине?

— На машине, да... А вот еще она маман своей все звонила. Спрашиваю ее как-то раз: как там погода в Париже? Жара, говорит, Эйфелева башня плавится. А я посмотрел в сети — плюс пятнадцать.

— Ну и что?

— Ну и то! — заорал Живой. — Шпионка она, твоя сестренка Вера! А может быть, она и не Вера никакая! И не сестренка! И не твоя! Мата Хари, вот она кто!!!

Савицкий замер, не успев донести до рта ложку.

— Эй, кто там Мата Хари? — раздался голос из соседней комнаты.

— Бабст! разбудили!

Паша бросил взгляд на стенной шкаф, прикидывая, можно ли в нем спрятаться, но Костя уже входил в комнату. Смотрел он, однако, не на Живого, а на стол.

— А, тяповка, — поморщился он, с одного взгляда определив главный для себя предмет. — Не фонтан, конечно, но сейчас все сойдет.

Приняв рюмку и крякнув, Костя повторил свой вопрос:

— Я спрашиваю, кто там у вас Мата Хари?

— Паша говорит, что Вера — шпионка Тяпова.

— Какого Тяпова? — не понял Бабст.

—

Ивана Ильича. Алкогольного магната, — разъяснил Петр Алексеевич. — Того, чью водку ты только что выпил. И у которого в гостях мы, кстати, находимся. Очень похоже, что Вера шпионила за нами, чтобы узнать рецепт эликсира.

— Да вы что, ребята... с дуба рухнули? — Бабст даже развел руками, не находя слов. — Верочка — шпионка?

— Я не говорю — шпионка, я говорю — очень похоже.

Савицкий рассказал Косте историю воздушного перелета, окончившуюся посадкой во дворе тяповского холдинга. Живой вставлял красочные детали, а после того, как руководитель экспедиции умолк, стал перечислять все случаи, когда Вера вела себя не совсем так, как, по его, Живого, мнению, должна вести себя французская княжна.

— Короче, я подозревал ее с самого первого дня, — заключил он.

— Кого-кого ты подозревал с первого дня? — спросил Бабст, поднимаясь из-за стола. — Веру ты подозревал? А в грызло ты не хочешь?!

Живой тоже вскочил, схватил рыбный нож и изготовился к обороне.

— Костя! Паша! Подождите! Сядьте оба!

Бабста удалось успокоить нескоро. Только приняв двести граммов, он сел в кресло и дал согласие на переговоры:

— Ладно. Давайте разбираться.

— Вот именно, давайте разберемся спокойно, — обрадовался Савицкий. — Паша, если ты ее давно подозревал, то почему ты ни разу нам ничего не сказал?

— А кто бы мне поверил? — пожал плечами Живой. — Любящий брат и еще более любящий академик? Ты только посмотри на него. Он же весь красный, как Тяпка! Если бы я что-то вякнул, меня бы самого выставили из проекта. Вот оно мне надо... Ну, я намекал вам, про миледи говорил... Но при этом ждал, пока она себя выдаст. Вот — привезла сюда, значит, выдала. А лезть против Тяпова — дурных нет. Он человек серьезный, я-то знаю. Даже за черный пиар платит белыми.

— Ты и таким не брезгуешь?

— Шеф, я тебя умоляю. Помнишь лимонад с запахом детской неожиданности?

— Очень было неумно с твоей стороны.

— Я-то что, я бы посмешнее чего придумал. Это Иван Ильич изволил пошутить и велел растиражировать свою шутку по всему Интернету.

— Зачем же ты ко мне приходил, предлагал заплатить, чтобы этой шутки не было? А если бы я заплатил?

— Был бы заказ, а там бы я что-нибудь придумал. Одной рукой был бы за Тяпова, другой — за тебя. Получился бы знатный холивар.

— Шизофреник, — констатировал Бабст.

— А кто это нам говорит? Доктор Фрейд? А ты вообще помнишь, что ты в вертолете вытворял? Оп курый, да?

— Очень плодотворная дискуссия! — прервал их Савицкий. — Значит, так. Подведем итоги. Нам нужно установить, какие у Веры отношения с этим группенфюрером. И я вот что предлагаю: давайте позовем сюда Веру и попросим ее рассказать все начистоту.

— Давайте! — немедленно откликнулся Живой.

Бабст ответил не сразу.

— Ну... давай позовем, — сказал он после паузы. — Только... не дай бог кто-нибудь из вас ее обидит.