Эликсир князя Собакина
Шрифт:
Высунув язык и ощерив крупные клыки, на гостей смотрел деревянный дракон. Идолище было раскрашено во все цвета светофора — зеленое туловище, красный язык и желтые глаза.
— Теньгуй? — спросил Живой.
— Да нет, что вы! — засмеялась Дуня. — Это хиря, змей летучий, он наш дом охраняет. Да вы не бойтесь, он не кусается.
— А мы и не боимся, — пожал плечами Бабст. — Мало мы змеев видели, что ли?
— Да, у вас в Москве-то, братец говорил, хири так и кишат.
— В Питере они еще больше кишат, — заступился за родной город Савицкий. — Про него так и говорят — змеиный город.
—
На крыльце Дуня сняла сапоги. Остальные тоже разулись и проследовали за хозяйкой в сени.
Дом состоял из двух больших комнат и кухни. В целом бонзайское жилище мало отличалось от обычного деревенского: мебель была явно еще советская, а по стенам висели старые фотографии людей с напряженными лицами — видимо, родственников. Обращали на себя внимание только два обстоятельства. Во-первых, нигде не было видно ни телевизора, ни радиоприемника. А во-вторых, на самом почетном месте, в красном углу, висел портрет учителя — точно такой же, как в храме. На полочке под ним стояли приношения: по краям — два бонсая, а в центре — свечи, тарелка с блинами и чашка.
— Вы располагайтеся, а я пока покушать приготовлю, — сказала Дуня.
— Давай помогу, — моментально вызвался Бабст. — Дрова вроде есть, я возле сарая видел. Поколоть?
— Да что вы, у нас электроплитка, — улыбнулась Дуня. — Печь мы только по большим праздникам топим. Ну пойдемте, поможете, коли хотите.
Костя вошел вслед за хозяйкой на кухню — и тут же замер на пороге.
На электроплитку был поставлен большой бидон из-под молока с крышкой, примотанной скотчем. Из крышки выходила медная трубка. Закручиваясь змеей, она исчезала в ведре с водой и появлялась снизу уже в виде небольшого краника. Из краника бодро капало в трехлитровую банку. В углу на полу томились, дожидаясь своей очереди, еще несколько больших банок с брагой и лежали мешки с рисом. На полках теснились бутыли — по-видимому, с готовым продуктом.
— Классика! — покачал головой Бабст. — Самогонный аппарат эпохи Николая Второго. Даже градусник в бидон не воткнули, экстремалы. Ты учти, Дуняша: если температура поднимется выше восьмидесяти градусов, то так жахнет, что крышку от бидона будешь искать у речки Свинки.
— А, ничего! — беспечно махнула рукой Дуня. — Всю жизнь гоним, и не жахало пока. А температура — так на плитке же написано, сколько ставить. У нас в райцентре такие электроплитки и продают — с красной отметинкой и с буквой «сэ».
— Прогресс! Это ты сама гонишь?
— Не... Братец занимается, — потупившись, пояснила Дуня. — Он сейчас в церковь отлучившись. Батюшку-то видели? Вот это он и есть. Придет скоро.
— А самогонку гнать тоже учитель придумал?
— Он, — с почтением кивнула Дуня. — Продавать запретил, а самим велел пить. Подогревайте, сказал, разбавляйте до градуса разумного и пейте помаленьку во здравие. А отраву, водку то есть, забудьте навеки.
— А из чего гоним? — поинтересовался Бабст.
— У нас саки только рисовые. Другого нельзя нам.
— Очищаете хоть?
— А то! Двойной очистки, с молитвой.
— Попробовать-то дашь?
— Не могу пока. Братца подождите, он благословить должен. Да вон он идет! — воскликнула Дуня, взглянув
По дорожке к дому широко шагал братец — все в той же голубой рясе и камуфляжной куртке, в которых он служил обедню. Дойдя до хири, батюшка вдруг остановился и со всей силы пнул змея летучего сапогом в нос. Погрозил ему пальцем и проследовал в дом.
Гости, сидевшие за столом в большой комнате, встали, чтобы поприветствовать хозяина. Однако святой отец не обратил на них никакого внимания. Он подошел к иконе учителя и громко хлопнул в ладоши.
— Божественный, моли духов за нас! — произнес он густым басом. — Пошли нам пития и пищи вдоволь, ума-разума по потребностям, а также мира и благоденствия и нашим, и вашим. Будь нам заступником от демонов лжи, клеветы, зависти, осуждения, непокорства и блудоумия. А коли не скроются злые демоны от светлости твоей, — возвысил голос святой отец, поднимая кулак, — то сам я слабыми силами своими сокрушу их телеса, обломаю рога и сотру в порошок. Здынь, греховодная сила!
Он снова хлопнул в ладоши и отдал два поклона — один глубокий и один небольшой.
Только после этого поп повернулся к гостям. Те стояли навытяжку.
— Братец, я их переночевать позвала, — сказала Дуня. — По законам гостеприимства.
— И примем, и обогреем, — улыбнулся вдруг поп.
Лицо его сразу показалось совсем не страшным. Он взял лежавшую под портретом учителя сосновую ветку, подошел к приезжим и легонько ударил каждого по правому плечу. Поняв, что это благословение, Савицкий и Бабст поклонились в ответ.
Затем батюшка спросил у сестры совсем другим, заинтересованным тоном:
— Свежак-то дошел?
— Дошел, дошел! — закивала Дуня.
— Так чего ты стоишь? Пошли скорее!
Хозяева быстрым шагом удалились на кухню.
— Что за свежак? — забеспокоился Паша. — Что они там делают? Кота обдирают?
— Правда, Костя, что там такое на кухне? — спросил Савицкий.
— Да самогонку они гонят, вот и все их тайны, — успокоил их Бабст. — Нормальные русские люди, хотя и с прибабахом. Сейчас принесут, сами все увидите.
И действительно, не прошло и минуты, как в дверях показался братец. Вид у него был торжественный. В руках он держал расписанный цветочками поднос, на котором стояла мутная литровая бутыль и пять стопок.
Святой отец взял бутыль, встряхнул ее и с поклоном отлил немного в чашку перед алтарем учителя. Что-то прошептав — снова послышалось «и нашим, и вашим», — он стал разливать напиток гостям.
— С приездом, благослови вас духи, — поднял он тост. — Залпом пейте!
Его послушался один только Бабст: он разом хватил свою стопку, а затем закрыл глаза и стал прислушиваться к реакции организма. Петр Алексеевич отпил несколько глотков и сразу полез за носовым платком, чтобы вытереть слезы. Мурка не стала рисковать и разыграла сценический этюд, которому ее учили еще на первом курсе: «Распитие воображаемых напитков». Хуже всего пришлось Живому. Поп не отрывал глаз от его экзотической прически, и Паша, поеживаясь под этим взглядом, в три приема выхлебал примерно половину стопки. Он хотел было что-то сказать, но вдруг выпучил глаза, схватился двумя руками за живот и стрелой вылетел на улицу.