Эликсир князя Собакина
Шрифт:
— Такие концерты — грех большой, — быстро сказала Дуня-толстая, и вся троица словно по команде придвинулась к Петру Алексеевичу еще ближе.
— Нет, в самом деле, для чего эта штука? — упорствовал Петр Алексеевич, указывая на помост.
— Эта? Для с умом борьбы, — пояснила Танюха.
— Какой борьбы? Я думал, в деревне стенка на стенку ходят.
— Ходили давно когда-то, — кивнула продавщица. — Но учитель нас наставил. Пусть, говорит, парни заместо махаловки на помост становятся и толкают друг друга. Кто всех вытолкнет, тот и вожак.
— А, сумо! — догадался Петр Алексеевич. — Борьба для толстых.
— Ага. Только парни-то у нас все нетелесные — худюшши, чуть что живы. Прыгают только, как петухи. Вот ты бы их всех затолкал. Дай мышцу пощупать! — совсем осмелела Надюха.
— Да я уже два месяца до спортзала дойти не могу, какая там мышца, — махнул рукой Савицкий.
«А с такой жизнью кочевой вообще непонятно, когда я в следующий раз смогу нормально потренироваться», — с грустью подумал он.
Надюха-маленькая придвинулась к нему совсем близко, с уважением пощупала бицепс и поглядела чужаку прямо в глаза — ну, соображай скорее, чего от тебя ждут. Но Петр Алексеевич, вспомнив о спортзале, унесся мыслями далеко-далеко, в прежние счастливые времена, где остался налаженный быт, семья, жена, с которой он уже два дня не разговаривал по телефону, детишки, теща...
Вид у него при этом сделался такой беззащитный, что Надюха-маленькая, набравшись храбрости, запрыгнула к нему на колени и одарила опешившего гостя поцелуем, полным нерастраченной томной страсти.
— Пьер, тебя уже надо защищать или сам справишься? — крикнула из темноты коварная Мурка.
Несколько тысячелетий спустя Надюха-маленькая отлепилась от раскрасневшегося Петра Алексеевича, уступая место подружкам. Танюха и Дуня, сладострастно улыбаясь, потянули руки к чужому верному мужу.
Если мужчина лезет целоваться — женщина вполне обоснованно может отвесить ему оплеуху, и общественное мнение будет на ее стороне. Но если целоваться полезла дама, то мужчина должен оставаться мужчиной, и если ему совсем не хочется отвечать взаимностью, придумать что-нибудь вроде того, что ему надо срочно бежать спасать мир, а уж как только мир будет спасен — тут он непременно упадет в объятия чаровницы. В голове гулко стучало онегинское «Учитесь властвовать собой». Все-таки в цивилизованном мире, в котором жил Петр Алексеевич, женщины давно уже так не поступают: они прощупывают почву, перекидывают мосты от островка к островку, проводят разведку боем — и, убедившись в том, что крепость занята и сдаваться не собирается, отступают на поиски другой, более сговорчивой твердыни.
Тем временем бонзайские девицы шли в атаку. Где-то неподалеку послышались голоса: видимо, на подмогу Дуне, Тане и Наде спешили их товарки.
— Какой же я все-таки дикарь! — хлопнул себя по лбу Петр Алексеевич и резко поднялся на ноги. — Явился на свидание без цветов. Нет мне прощения! Мы сейчас с Верой быстренько сбегаем за цветами, и я вернусь. Я тут на поляне такие ромашки видел! Договорились, девчата? Вера, мы идем?
— Да нет,
Петр Алексеевич огляделся по сторонам. Надюха, Танюха и Дуня сидели рядком, явно в ожидании продолжения, и глаза их светились в сумерках нехорошим огнем.
— Было очень приятно познакомиться, — пробормотал Петр Алексеевич. — Вера, не задерживайся!
Медленно и величаво, с гордо поднятой головой он покинул площадку для гуляний.
— Цветов, говорит, принесу! — восторженно протянула Надюха. — Вот это мужик!
— Ты куда вперед всех полезла-то? — накинулась на нее Танюха. — Не для тебя одной мужики на свет родятся.
— А что, для тебя, для тебя? — взвилась Надюха. — Ты и так в магазине своем стоишь, как заманиха, всех приваживаешь, а у нас с Дунькой это, может, последняя надёжка. Да, подружка? Мы же, кроме курей, никого не видим! Вот сейчас вернется Петенька — мы у него прямо и спросим, кто из нас ему больше понравился.
— Да не вернется он, делать ему, что ли, больше нечего, — вмешалась вдруг Мурка.
Теперь, когда четырежды брата не было рядом, можно было не строить из себя французскую княжну, а побыть немного собой.
— А ты бы вообще, швабра тощая, помалкивала! — срезала ее Танюха.
— Швабра не швабра, а поклонников у меня было больше, чем ты за всю жизнь в своем магазине видела покупателей. Они падали к моим ногам и просили снизойти, но я была холодна и неприступна.
— Что холодная — это точно, — покивала Надюха-маленькая. — Ни один не зазарится.
— От ужаса они падали! — подсказала Дуня-толстая. — И то сказать: на такую красоту не всякий отважится посмотреть.
— Сельский гламур рассуждает о красоте! Вы себя в зеркало видели?
— А чего ж ты, красуля, с мужиком-то сюда приехала, а он от тебя к нам убежал? — выложила главный козырь Танюха.
— Ничего вы не поняли. Убежал он от вас, а со мною он проведет эту ночь. И следующую. И еще тысячи тысяч прекрасных ночей. Потому что он русский князь, я — французская княжна, и о нашей любви снимают фильмы и сочиняют песни. А о вас даже Пашка в своем блоге писать не станет!
— Чиво-о-о? — вытаращила глаза Надюха-маленькая. Информации было слишком много.
— Чиво слышала. Мы с Петенькой пришли посмотреть на вас, как на зоопарк, а вы думали — он на вас всех по очереди женится?
— Вот я тебя щас! Ты у меня в свою Францу с голой жопой убежишь, — окончательно разозлилась Танюха и кинулась куда-то в темноту.
— А сама-то куда убежала? Дорогу мне показать хочешь? Так не надо: я знаю, где Франция, а ты даже до сортира ближайшего не доскачешь — теньгуй тебя сожрет!
Но Танюха уже вернулась, сжимая в руках что-то очень похожее на вырванный из ближайшего плетня осиновый кол. Стрекозиные очки снова упали ей на нос, и она в гневе отшвырнула их в сторону: игры кончились.