Эликсир вечной молодости
Шрифт:
Но самому естественному объяснению гибели Фофановой, которое приходило на ум Анне, эта странная деталь противоречила. Не настолько же Фофанов все-таки зверь, даже если и имел причины сам расправиться с женой?
— Алло, Петя, милый, это я.
Нет, ну что ты! Со мной все в порядке.
Да, опять весь день дышала воздухом.
Ну что ты, Петр, погода не испортилась.
Не волнуйся! Все отлично. Знаешь, как хорошо, просыпаясь по утрам, чувствовать присутствие моря! Даже когда штиль и до моего окна не долетает
Да, а ели мы на ужин…
Конечно, я тебе завтра обязательно позвоню. Да, дорогой, до свидания.
Однажды в “Ночке” появился Бобочка. Так Аня его про себя окрестила, уменьшительно-ласкательным от Боба.
Бобом звали того орангутанга. Очевидно было, что ему поручили приглядывать за Светловой.
Сам Фофанов славный город Рукомойск, по всей видимости, покинул. Дел у таких людей, понятно, невпроворот.
В разговор с Аней Бобочка не вступал. Просто убеждался, что Светлова на месте, не отчалила.
Ее стерегли, но не слишком, потому что понимали, что бежать для нее было бы бессмысленно. Зная номер машины, они уже узнали о ней все.
Светловой не хотелось ни просить помощи, ни тем более бежать, поскольку все это означало бы привести за собой беду в Москву.
А у Анны было суеверное чувство, что, пока она здесь, в Рукомойске, ее московская жизнь как бы остается в неприкосновенности — такой же свободной от Фофанова, Бобочки и прочих, как и еще несколько дней назад. Ей казалось, что она имеет право вернуться домой, только закончив здесь все свои дела и рассчитавшись подчистую. Это означало, что надо раскрыть загадку смерти Нины Фофановой. И тогда…
Да, тогда Светлова освободится. Правда, при одном важном условии, что виновником смерти Нины не был сам Фофанов.
Именно это и было тем самым “естественным” объяснением гибели Фофановой, которое приходило Анне на ум.
— Звонила Римма Ивановна, — сообщил Ане Богул.
— Кто это?
— Ну, начальник колонии.
— Да? И что же?
— Они там поговорили с девушками… Провели, так сказать, беседу. И знаешь что…
— Что же?
— По всей видимости, Фофанова ехала тогда в колонию.
— Да?!
— Одна из ее подружек, еще отбывающая срок, призналась, что ждала ее в гости.
— Точно?
— Больше того, в книге запись… У этой девушки было назначено свидание. И именно — с Фофановой Ниной Викторовной.
— А там какое число, Богул?
— Двадцатое октября.
— Вот как?
— Именно! И рано утром двадцатого вы как раз Фофанову на дороге и обнаружили…
Мяуканье доносилась из-под лопуха.
Светлова была довольно равнодушна к животным, но она была неравнодушна к беспомощности и мучениям.
Очевидно, кто-то оставил здесь, у дорожки, ведущей к мотелю, этого крошечного котенка. И пока стояло осеннее тепло и здоровый лопух скрывал его от ворон, страдалец еще держался.
Но сейчас шел дождь, пожухлый, проеденный до
— Да, крыша у тебя — того… — посетовала Светлова на дырявый лопух, под которым прятался котенок. И взяла страдальца на ладонь. — С прорехами! И вообще… Какая-то слишком сезонная у тебя крыша… А осенью лопухи вянут, видишь ли, милый друг.
Бобочка отреагировал на слово “крыша”.
По всей видимости, наряду с немногими другими это слово было в его сознании ключевым.
Он оглянулся и больше уже не отворачивался, внимательно наблюдая затем, что Светлова делает с котенком. Уехал он, только когда убедился, что Светлова налила котенку молоко.
У котенка было что-то не в порядке с желудком. Светлова вымыла крошечное обгадившееся существо, завернула его в сухое махровое, нагретое феном полотенце — феном самого котенка она сушить побоялась — еще сдует такого эфемерного! — и, прижимая его к себе, чтобы не замерз, пока сохнет, загляделась в окно.
Ночь за окном была на удивление звездная. Котенок согрелся у светловского живота и мерно урчал. А Светлова под это урчание, глядя на звезды и кривые черные, с опадающими листьями деревья за окном, почему-то вспомнила Сашу Черного:
Никогда у лукоморья
Не кружись, толстяк, вкруг дуба, —
Эти сказки и баллады
До добра не доведут
Вдруг очнешься глушь и холод,
Цепь на шее все короче,
И вокруг кольцом собаки
Чуть споткнешься — и капут
Это были лучшие стихи про котов, которые она знала…
И про людей — тоже.
Утром на подоконнике она обнаружила банку “Китекет”.
«Вот, оказывается, где наше слабое место! — цинично обрадовалась Светлова, думая про Бобочку. — Вот где она — брешь в жестоком сердце!»
Кстати, довольно распространенный вариант: человек, который запросто придушит себе подобного, бывает крайне сентиментален, когда речь заходит о животных.
«Мозг у Бобочки меньше наперстка, — почти ласково думала про себя Светлова, — а сил для напряженной уголовной жизни требуется очень много…»
Такие, как Бобочка, вырастают из детей, которых с рождения окружает тотальная жестокость, включая в первую очередь и их собственных, не имеющих человеческого облика родителей. Если эти родители вообще имеются, что часто бывает даже хуже, чем их отсутствие. И, в общем, порой единственные живые существа, проявляющие к ним доброе отношение, — это собаки да кошки. Отсюда и ответное чувство.