Эликсиры Эллисона. От любви и страха
Шрифт:
Виктор. Рорер. Виктор Рорер. Высокий блондин, подтянутый, с идеальной мускулатурой, словно только-только с конвейера. Виктор Рорер. Лицо, словно вырезанное из древа жизни или высеченное из мрамора. Глаза словно из голубого льда, сделавшегося свинцово-серым от холода. Тело томное, мягкое, покрытое пушком, с едва заметными светлыми волосками, каждый из которых – сенсор, датчик давления и температуры; ресничка, видящая, обоняющая и вникающая в суть ситуации. Гигант из Кардиффа, даже отдаленно не смертный, нечто ледяное, пусть и дышащее, живое опровержение теории Менделя,
Виктор Рорер, организатор.
Виктор Рорер, не знавший детства.
Виктор Рорер, кладезь замороженных тайн.
Виктор Рорер, носитель свастики.
Повелитель дней и ночей, исполнитель безмолвных песен, наблюдатель облаков и пустоты, аватар магии и негласных убеждений, жрец ужасов в час, полный ночных шорохов, архитектор упорядоченного разрушения. Виктор Рорер.
– Кто вы? Уберите руки!
– Кое-кто хочет с тобой побеседовать.
– Грязная шпана!
– Не заставляй меня приложить тебя, умник.
– Не люблю делать людям больно, но…
– Ой, не смеши меня.
– Давай, Рорер, шевели задницей: тебя ждут.
– Я ясно сказал: руки уберите!
– Не держи нас за дураков, Рорер. Так ты сам пойдешь, или тебе помочь?
– Двое на одного, да?
– Если потребуется, то да.
– Как-то неспортивно.
– Это ты, дружок, сам заставляешь нас забыть о спортивном поведении. И давай, пошевеливайся, если не хочешь получить вот этим по башке.
– Вы что, из уличной банды?
– Нет, мы просто пара, типа, патриотов. Делаем доброе дело.
– Хватит трепаться. Пошли, Рорер.
– Вы… вы евреи, да?
– Сказано тебе: пошел, ублюдок! Ну!
И они привели его к Лилиан Гольдбош.
В ее глазах танцевало удивление. Танец мертвых на разбомбленном кладбище; сорная трава, которой заросла трясина. Она смотрела на него через комнату. Он стоял в паре шагов от двери, ноги вместе, руки по швам, лицо, по части отсутствия какого-либо выражения неуступающее бескрайней тундре. Двигались только серые глаза – зато быстро, впитывая все, что можно было увидеть в этой комнатке.
Лилиан Гольдбуш подошла к нему. Виктор Рорер не шевелился. Арчи и Фрэнк тихо прикрыли дверь за его спиной. Они так и остались стоять по сторонам от двери как двое часовых. Оба завороженно наблюдали за тем, что происходило в этой маленькой комнатке, полной беззвучного напряжения. Два несхожих мира застыли на долгое мгновение.
Они не до конца понимали, что это, но светловолосый паренек и старая женщина были настолько поглощены друг другом, что те, кто обеспечил эту встречу, словно бы исчезли, сделались невидимыми, участвуя в происходящем не больше, чем глупая стеклянная птичка, которая совалась клювом в воду, рывком выпрямлялась и снова наклонялась к воде.
Она подошла к нему почти вплотную. На лице его до сих пор виднелись следы ее
– Ты очень молод.
Она говорила, внимательно изучая его; в голосе ее звучало легкое удивление, не более того. Она словно пыталась понять реальность через это странное создание – Виктора Рорера.
– Ты знаешь, кто я? – спросила она. Он держался подчеркнуто вежливо; так чиновник вежлив с просителем.
– Та женщина, которая на меня напала.
Она сжала губы. Воспоминание об этом было слишком свежо в ее памяти: воспоминание о горном обвале, которого, как ей казалось много лет, уже не может быть никогда.
– Я сожалею об этом.
– Я мог бы ожидать этого. От вашего народа.
– Моего народа?
– От евреев.
– А? Да. Я еврейка.
Он понимающе улыбнулся.
– Да, я знаю. Этим ведь все сказано, не так ли?
– Зачем ты это делаешь? Зачем ты подначиваешь людей ненавидеть друг друга?
– Я вас не ненавижу.
Она с опаской посмотрела на него: наверняка он чего-то недоговорил. Так оно и вышло.
– Как можно ненавидеть стаю саранчи? Или крыс, живущих в подполе? Я не ненавижу, я просто уничтожаю.
– Где ты набрался таких идей? Откуда они у мальчишки твоего возраста? Ты хоть знаешь, что творилось в мире двадцать пять лет назад, знаешь, сколько горя и смерти принесли такие мысли?
– Не совсем. Он был псих, но насчет жидов мыслил правильно. Он знал, как с ними справиться, но наделал ошибок.
Лицо его оставалось совершенно спокойным. Он не цитировал чужих мыслей; он излагал теорию, которую разработал, обосновал и сформулировал сам.
– Откуда в тебе столько безумия?
– У нас разные точки зрения на то, кто из нас болен. Я предпочитаю думать, что рак – это вы.
– А что думают об этом твои родители?
На щеках его проступили маленькие красные пятна.
– Их мнение меня мало волнует.
– Они знают, чем ты занимаешься?
– Мне все это надоело. Вы сами скажете своей шпане, чтобы они меня отпустили, или мне придется вынести от вас и вашей породы очередное унижение? – лицо его теперь заметно раскраснелось. – И вы еще удивляетесь тому, что мы хотим очистить страну от вашей грязи? Когда вы то и дело сами подтверждаете правоту наших слов?
Лилиан Гольдбош повернулась к паренькам у двери.
– Вы знаете, где он живет?
Арчи кивнул.
– Я хочу видеть его маму и папу. Отведете меня туда?
Арчи снова кивнул.
– Он не понимает. Не знает. Я не могу узнать это от него. Придется спросить у них.
Глаза Виктора Рорера вдруг вспыхнули яростью.
– Держитесь подальше от моего дома!
– Сейчас, только сумочку захвачу, – мягко произнесла она.
Он бросился на нее. Вскинув руки, он навалился на нее, толкнув назад, через оттоманку, и они сцепились в клубок: она отчаянно дергалась, пытаясь высвободиться, а Виктор Рорер, лицо которого снова сделалось холодным, бесстрастным, пытался ее задушить.