Элита. Взгляд свысока
Шрифт:
Ишь ты, и домашнее имя ребенка заранее узнали. Вот до какой степени здесь все серьезно.
Александра почти совсем успокоилась и даже немножко развеселилась, но потом, когда две многофункциональные тетки все показали, все рассказали, позвонили, чтобы гостям принесли обед и собрались уходить, на всякий случай потихоньку спросила:
— А родителей сюда пускают?
Тетки понимающе переглянулись.
— Пускают, — с едва скрываемым сожалением сказала одна.
— Но продолжительное присутствие родителей в договоре не предусмотрено, — успокаивающе добавила другая. — Если они захотят остаться хотя бы на сутки — им придется брать путевку для себя. А у нас уже все коттеджи заняты. В общий корпус отец
— А если сюда захотят? — затревожилась Александра.
— Не положено, — успокоили тетки. — Коттедж рассчитан только на двоих. Где лишних людей размещать? Негде.
На взгляд Александры, в коттедже можно было разместить роту солдат — две спальни, гостиная, кабинет, довольно большая кухня, ванная, а помимо — еще и душевая кабина. Кроме ванной и душевой — везде диваны. На веранде тоже диван стоял. В кухне было все необходимое оборудование и посуда. В холодильнике был стратегический запас продуктов и напитков. В шкафах в обеих спальнях были залежи постельного белья, разнокалиберных полотенец, махровых халатов и трикотажных пижам. В том числе — и Настёниного размера. Ух, как тут все серьёзно…
Они вдвоем прожили в этом замечательном доме две недели. И никто за две недели к ним не приехал. Раз пять звонила Оксана Петровна, два раза — Валентина. Оксана Петровна интересовалась, как кушает Настёна и умеет ли повар санатория делать правильные пирожки с картошкой и с жареным луком. Валентина в первый раз спросила, как себя Настёна чувствует. Ответ Александры до конца не выслушала, буркнула: «Попозже позвоню», — и повесила трубку. Второй раз позвонила на исходе второй недели их пребывания в санатории, долго распространялась о пользе свежего воздуха для растущего организма, пару раз без всякой связи со свежим воздухом вяло обругала своего козла. Похоже, опять была «слегка пьяная». В самом конце длинной, но малосодержательной речи вспомнила:
— Да, я же не сказала… Вы же там еще на две недели остаётесь. Ты ж говорила, что Настёне это полезно? Ну вот. Все уже оплачено. Завтра кто-нибудь бумаги в дирекцию повезёт, так, может, и я к вам на несколько минут заеду. Но у меня тут работы до хрена, я тут не баклуши бью. В общем, некогда мне. Так что если не заеду — ты не беспокойся. И Настёне скажи, чтобы не беспокоилась.
А никто и не думал беспокоиться. Если Александра и беспокоилась о чем-то — так это о том, не нагрянут ли родители Настёны ни с того — ни с сего, не осложнят ли им жизнь. А Настёна, похоже, и об этом не беспокоилась. Она ни разу не вспомнила ни о маме, ни о папе, ни о бабушках. Настёна жила, как Маугли, впервые оказавшийся в лесу. Принюхивалась к новым запахам, прислушивалась к новым звукам, присматривалась к новым существам… Как-то быстро начала говорить. Охотно знакомилась с отдыхающими из других коттеджей. Это были все больше немолодые супружеские пары, важные, как швейцар в «Метрополе». Из бывшей партийной элиты, но не те, которые в оппозицию идут или в окна сигают, а те, которые нечувствительно вливаются в новую элиту, добавляя ей градуса и определяя букет. Метропольско-швейцарская элита рассыпалась перед Настеной мелким бисером, а сквозь Александру смотрела оловянными глазами. Потом, наверное, кто-то пустил слух, что она из княжеского рода, и к ней стали подходить с ласковыми разговорами: мы с тобой одной крови, ты и я… Разговаривать с этой кровной родней Александре не хотелось, было у нее такое ощущение, что подходит поговорить все больше родня приснопамятного комиссара Феди Клеймёного. Конечно, они не виноваты, что прадеды у них не князья. Но и она не виновата, что кухаркины дети и в третьем поколении так и не научились ничему. Это при практически безграничных возможностях. Или потому и не научились? Зачем им было чему-то учиться, если возможности и так безграничны? Не хочу учиться,
Настёна вырастет совсем другой.
За месяц в этом закрытом санатории — заповеднике Настёна выросла, похудела, загорела, очень окрепла и научилась болтать, не замолкая, кажется, ни на одну секунду. Валентина сама приехала их забирать, при встрече удивилась, долго рассматривала дочь, осторожно задавала вопросы:
— Тебе тут холосо было? А, Настён? Тебе тут понлавилось?
— Хор-р-рошо! — уверенно отвечала Настёна. — Зер гут! Мама! Надо говорить: понр-р-равилось!
— Ни хрена себе, — задумчиво бормотала Валентина и со странной опаской косилась на Александру. — Это что ж такое, а? Это она уже все говорит, да? И на иностранных языках тоже? А что дальше-то будет?
— Настя пока далеко не все говорит, — честно призналась Александра. — И даже то, что говорит, не всегда понимает до конца. И какие там иностранные языки, что вы… Так, несколько слов. Но я надеюсь, что дальше все будет хорошо. У Насти очень тонкий музыкальный слух, очень цепкая память и выраженная способность к подражанию. Я уверена, что несколькими языками она овладеет без особого труда. К тому же, это ей очень нравится. Врожденный дар, да плюс желание развивать его, да плюс возможность это желание воплотить…
Так Александра метала бисер перед Валентиной все время, пока знакомый бронированный джип вез их домой. Знакомого майора в этот раз не было. И знакомых машин сопровождения с мигалками и сиплыми голосами не было. Наверное, Валентина заметила, что Александра этому обстоятельству удивилась. Злорадно ухмыльнулась, коротко объяснила:
— Окоротили моего понтярщика. Следят, чтобы не превышал… Ну и правильно. Народ голодает, а ему жемчуг мелок. Козел.
Как и в чем окоротили полковника, Александра не поняла. Да особо и не старалась понять. В квартире были тишина, покой, порядок. Валентина появлялась только к ночи — на работе неприятности, — напивалась и засыпала. Полковник вообще не появлялся — они с Валентиной, оказывается, уже развелись. Встречались иногда в охранном агентстве, имущество делили. Особо не собачились, делили по понятиям.
А через неделю после возвращения Настёны из санатория полковник по дочери соскучился. Заехал в субботу до обеда, сказал, что хочет повезти Настёну в парк. Ведь родной отец имеет право провести с ребенком хотя бы один день в месяц?
Настёна от отца отвыкла, наверное. На руки не шла, разговаривать не хотела, отворачивалась. Полковник расстроился.
— Придется тебе с нами ехать, — сказал он Александре. — При тебе она спокойная… Настёна, а если мы Сашу с собой возьмем, ты поедешь?
— Да, — согласилась Настёна. — С Сашей поеду. Она лучше всех.
Наверное, эти слова включили в голове полковника какую-то реакцию. Александра вовремя не поняла опасности. Заметила только, что полковник ни с того — ни с сего прямо в машине стал рассказывать дочери, какой он великий и могучий. Его все слушаются, потому что он самый главный начальник. Всех победит, всех по стенке размажет и в землю зароет. Настёна слушала без интереса, отцу вопросов не задавала. Задавала Александре: это дерево клен? Нет? А кто? Липа? А почему? Полковник хмурился и замолкал.
А потом все это и случилось. В парке было не слишком много народу. Даже мало народу было. Сквозь толпу проталкиваться не приходилось. Наверное, поэтому полковник так долго не мог найти виноватого.
Виноватый сам его нашел.
Тщедушный дядька лет пятидесяти устало шаркал навстречу, нёс обшарпанный полиэтиленовый пакет. Ручка оборвалась, пакет перекосило, из него на землю вывалилась буханка хлеба, и посыпались мелкие картофелины. Дядька ахнул, подхватил пакет двумя руками, спасая остальное содержимое, присел на корточки и принялся суетливо подбирать рассыпанное.