Элитное подземелье
Шрифт:
– Лен, а кто моих подчиненных усмиряет?
– А жена слесарева, – охотно сообщила Лена. – Он ее уборщицей устроил, так она тут такой шорох навела! Уборщицы даже стены моют, а сантехник начинает пить только после обеда. Но ты не волнуйся: придешь, мы тебя обратно возьмем. Она не имеет права, ты инвалид.
Я сморщилась от обидного для себя определения, но на Лену обижаться грех. Женщина она недалекая, но добрая.
– Лен, огромная просьба, увидишь слесареву супругу, скажи, чтобы завтра в одиннадцать обязательно была.
– Увольняешься? –
– Увольняюсь, – подтвердила я и решительно свернула разговор: – Лен, ты извини, я занята. До завтра, хорошо?
Выгуляв Стерву, я вернулась в квартиру и встала у двери на лоджию.
Сегодня я наконец приближалась к цели своей уборки. Сегодня, по логике вещей, настала очередь лоджии и подпола.
Чертыхаясь и держа костыль наперевес, я спустилась в подпол и стала выставлять на пол лоджии банки с овощами и мясом – не здесь же их оставлять.
Вход в типографию должен быть за средним стеллажом левой стены. Надо было снять банки и вынуть четвертую доску сверху. В пазах, куда вставлялась доска, нужно было нажать на сучок – небольшой кругляш в деревянной вагонке.
Я послушно все проделала. Стеллаж плавно и абсолютно бесшумно въехал в стену. На месте стеллажа оказалась металлическая кабина, похожая на лифт.
Лифт без дверей поехал не вниз, а вглубь. Стены узкого тоннеля были отделаны серым толстым пластиком. Через минуту лифт остановился. Я оказалась в темном просторном помещении. Свет шел только из подвала, оставшегося впереди в нескольких метрах. Мне стало жутко.
Нащупав выключатель, я щелкнула им, и большая комната залилась светом. Лифт вернулся на несколько метров в тоннель, и на его место встала бронированная дверь.
За все время ни один механизм не скрипнул и не дрогнул – надо же, абсолютная бесшумность. Помещение, в котором я оказалась, совершенно не было похоже на типографию, скорее на лабораторию.
Вместо огромных станков стояли три белых агрегата, похожие на ксероксы. К стене были придвинуты несколько белых столов с химическим оборудованием. Вокруг белела поразительная чистота. Я подняла голову и заметила кондиционеры с пылеуловителями на каждой стене.
На столе бездействовала ультрафиолетовая лампа и лежала папка с обозначениями контрольных знаков у ведущих валют.
В другой папке лежали листы с квадратиками оттенков цветов, по двадцать квадратов на каждом. Ничего себе, двести оттенков цвета. Если бы не различные номера под квадратами, разницу в оттенках на глаз не уловить.
Деньги, говорят, не пахнут. Еще как пахнут! Обожаю запах новых денег. В этой типографии именно так и благоухало.
Пласты денежной бумаги лежали в широких коробках. Я прикинула: если эту бумагу использовать под купюры в сто евро, тянуло все это не меньше чем миллионов на десять. На перспективу, значит, запаслись.
В отдельной коробке небрежно валялись пачки отпечатанных долларовых полтинников
Нужная мне коробка стояла рядом, заполнена купюрами по сто и двадцать евро в банковских пачках. Чего уж тут мелочиться? Полмиллиона надо взять? Возьмем. Всю коробку возьмем.
Недавно я совершенно случайно узнала: одна купюра евро весит один грамм. В коробке, как показывают электронные весы, четырнадцать килограммов восемьсот граммов. Это что же? Полтора миллиона без мелочи? Классно. Еще не знаю, куда их потрачу, но думать об этом приятно.
Переместившись из типографии в подпол, я поставила коробку с деньгами между двумя пластиковыми бочками. Вино и деньги. Душераздирающее зрелище.
Пятнадцать килограммов – не так уж и много. Затаскивать коробку было тяжело. Да и от самого сознания, что вот так, у себя из-под ног, я достала деньги, и от того, что денежная кормушка – типография оказалась до опасности рядом, я очень, очень устала.
Папа сегодня приехал в обед, забрал вновь приготовленные вещи и отбыл на дачу. Люблю заниматься делами с отцом. Молча работает, не донимая советами и проверками. Отвез полтора миллиона на дачу, сложил в кладовке и даже не успел испугаться. Миллион долларов я рассовала в три коробки с кухонной утварью.
Вечером, выгуливая Стерву, я мечтала о завтрашней встрече с Алексеем – и в груди начинало оттаивать отчаяние… пока на меня не кинулась радостная Зорька. Хорошо, что часть ее счастья досталась Стерве, а то, после окончания изъявления ею чувств, я вполне могла бы оказаться в мокром снегу.
…Поводок Зорьки держала Лариса. Смотрела она на меня с искренней ненавистью.
– Привет, хромоногая, – хмыкнула она. – Ишь ты, какая у тебя занятная тросточка. И как же Лешу угораздило с тобой связаться?
Хотелось прошипеть ей в лицо: «Чтоб ты провалилась!!!», но я человек вежливый и, почти улыбаясь, лишь пробормотала сквозь зубы: «Здравствуйте».
– Слышь, вежливая, когда Лешку моего увидишь, скажи, чтобы домой заглянул, мне с ним поговорить надо, – нарочито небрежно заявила Лариса.
О! Это известие мне понравилось. Значит, Леша Ларису не навещал.
– Я долго не увижу Алексея, он в командировке, – с радостью сообщила я.
Выглядела Лариса на «пять с плюсом». Короткая лисья шуба, джинсы на длинных стройных ногах, дорогие сапоги.
– Чего смотришь? Завидно? – Лариса подмигнула заглядевшемуся на нее мужчине. – Правильно, не третий сорт. Ты чего в землю-то уставилась? Я тебе говорила, что он мой? Говорила. Он же тебе врал все время. Разыграли тебя как по нотам.