Элиза и Беатриче. История одной дружбы
Шрифт:
Как это так? – безмолвно спрашивала я ее. Ты оставила свою великолепную семью, чтобы прийти ко мне в эту темноту? Бессмыслица какая-то.
– Я тебя понимаю, – ответила она. – Мои на публике никогда бы такую сцену не устроили, а дома – пожалуйста: закрыли все окна, и никто не знает, что там происходит.
– Но они хотя бы на людях не ругаются, – возразила я. – Это уже что-то.
– А что, мы с братом и сестрой не люди, что ли? В нашем присутствии они кричат друг другу: «шлюха», «бабник», обзываются по-всякому, и плевать им, что мы все это видим.
Ее волосы были собраны в конский хвост, в ушах покачивались изумруды – точь-в-точь как ее сверкавшие в темноте глаза. В выражении лица таилась какая-то загадка: вот сейчас оно кажется грустным, а через секунду уже торжествующим.
– Ты хоть из дома выходишь спокойно, никто с первого взгляда не назовет тебя дочерью психов, – выплеснула я. – Не нужно всегда и везде сгорать со стыда – в «Автогриле», в ресторане. Ты свободна.
– Я притворяюсь.
Мне это показалось правильным: гордо скрывать бушующие внутри чувства. Казаться лучше всех. Кому какое дело до правды?
– Ты не представляешь себе, как я там, когда сидела, готова была все отдать, чтобы оказаться на твоем месте, – призналась я. – Поменять свою жизнь на твою.
– Да? Ну, тогда бы ты быстро узнала, что такое материнская пощечина. – Она, смеясь, потрогала щеку: – Один раз она мне тут синяк поставила. Потом сама же дала мне свой тональный крем, корректор. В четвертом классе начальной школы. Учительница заметила, что я накрашена, и наорала на меня: «Ты не на карнавале! Иди умойся, быстро!» Но если бы я умылась, было бы еще хуже.
– И что ты сделала?
– Попробовала сбежать.
– Из школы?
– Да, но это было нереально. Тогда я позвонила матери с телефона на охране и сказала, чтоб она меня забрала. И она мне Барби купила.
Меня поразил не столько сам рассказ, сколько тон – легкий, без тени злобы.
– Мою тоже из крайности в крайность бросает. – Я повернулась показать давний шрам внизу спины.
– Классная татушка, – прокомментировала она.
Не знаю, как мы могли вот так разговориться, не зная друг друга. Вероятно, это со всеми подростками случается – задрать одежду и мериться ранами, полученными от матери, и хвастаться ими.
– Она ненормальная, но симпатичная, – весело продолжала Беатриче. – А знаешь, что сказала моя мама отцу, когда вы пришли? Ричи, – она изобразила тон матери, – цыгане уже и сюда добрались. – Тут мы расхохотались. – А твой брат тоже кадр. Я за вами весь вечер наблюдала. Никогда не видела живого наркомана.
– Ты – за нами?
– Да, когда ты не шпионила за нами, я шпионила за вами.
Море перед нами было черное, густое, точно нефть. Вдалеке парень с девушкой разделись, побежали, нырнули. Голые, с мокрыми волосами, стали целоваться в воде. Стоял август, небо осыпало нас падающими звездами.
– Ты красивая, – сказала я неожиданно.
– Ты тоже, но платье у тебя ужасное.
Я снова восторженно рассмеялась.
Я больше не хотела умирать.
– Обними меня, – попросила я.
Сейчас я недоумеваю,
Дело в том, что Беатриче – волшебница, и я, точно маленькая несчастная сиротка из романов, сразу это почувствовала. Она пришла из сказки, спустилась на Землю, чтобы спасти меня. Прикоснись ко мне, – думала я, – исполни мое желание. Она распахнула руки, ноги, точно говоря: «Иди сюда!» И я пошла. Я спряталась. Она укрыла меня собой, прижала к себе. Положила подбородок мне на плечо, предложила:
– Подождем, пока звезда упадет.
Так мы провели минут десять или даже пятнадцать: молча, в ожидании. Потом и правда вниз полетела точка, словно в космосе бросили зажженную спичку, и через мгновение погасла. Мы обе вздрогнули, закрыли глаза и старались думать, потом одна за другой открыли их и крикнули:
– Готово!
Не знаю, что она загадала, но свое желание – поскольку оно не сбылось – я могу рассказать: чтобы мы подружились навсегда.
Но все это было лишь краткое отступление. Как и все божественные явления, неожиданные дары, сюрпризы, длилось оно недолго. Когда на мысе начали запускать петарды, Беатриче поднялась и сказала, что ей пора.
– Как тебя зовут? – спросила я больше для того, чтобы удержать ее.
– Беатриче. А тебя?
– Элиза.
– Мы еще встретимся, Элиза, обещаю.
Но она исчезла, как и Лоренцо.
Вернулась на свою сверкающую планету, и больше я ее не видела.
Пока не наступило восемнадцатое сентября.
8
Переменная звезда
«Переменная» – изменчивая, непостоянная, нестабильная.
Первый день в новой школе был кошмаром.
Перед этим я неделю не спала от беспокойства. Хотя мама и Никколо были еще в Т. и я даже не подозревала, что через месяц они оставят меня там, жизнь у нас дома стала невыносимой.
Родители только и делали, что воевали друг с другом. Уже не по-крупному, с криками и скандалами, а экономно: уколы, вздохи, мелкие порции яда. Я ревновала. Не к отцу, а к Никколо: к тому, что он может все время сидеть с ней рядом на диване, тогда как я должна выходить и сражаться с этим устрашающим миром подростков Т.
Восемнадцатого сентября я вся на нервах приехала на пьяццу Марина в полной уверенности, что меня тут же заметят и что-нибудь скажут. Так и вышло: едва я переступила порог лицея, как двухметровый парень с тремя волосинками на подбородке сложился пополам от смеха:
– Во у нее ботинки!
И стал показывать друзьям на мои фиолетовые амфибии, которые были мне велики на четыре размера. Я пошла по коридорам в поисках своего класса, опустив голову и отгородившись от чужих взглядов. Нашла, выбрала место – нейтральную парту, не слишком впереди и не слишком сзади, – и никто со мной больше не сел.