Елизавета I
Шрифт:
Но даже и гневаясь, и давая волю чувствам, Елизавета оставалась какой-то беззащитной: из-за природной физической слабости любая вспышка угрожала ее здоровью. Придворные, члены Совета, чиновники и страшились этих вспышек, и жалели королеву. В октябре 1569 года, узнав, что Норфолк, затеявший, как стало известно, против нее очередную интригу, отказался явиться во дворец и укрылся в своем поместье в Кеннингхолле, Елизавета, как пишет безымянный свидетель, «пришла в такую ярость, что упала в обморок, и все кинулись за уксусом и иными средствами». И это был далеко не единственный случай в таком же роде — истерики, частые обмороки да и вообще хрупкая конституция ёе величества составляли постоянный предмет
Единственное, что может быть хуже, чем незамужняя королева, — это незамужняя королева, слабая здоровьем. Елизавета страдала от болей в желудке, катара, головокружений, лихорадки — все это порою неделями удерживало ее в постели. Беспокоили ее и зубы, побаливала нога, иногда она ходила, прихрамывая. Да и по женской части, поговаривали окружающие, не все у нее ладно. Не зря же она так упорно отказывается вступать в брак, стало быть, наверняка детей иметь не может, что бы там ни говорили ее врачи. А что всего печальнее — Елизавета стала настолько тощей и изможденной, что всем, кто с ней постоянно сталкивался, оставалось лишь дивиться, как в такой хилой оболочке могут бушевать столь сильные чувства.
Она и никогда-то не отличалась цветущим видом: кожа на лице тонкая, как бумага, почти прозрачная, хотя красотой своей и напоминала слоновую кость. А с годами заострились скулы, резко выступили вперед ключицы, а тело сделалось — кожа да кости. Весной 1566 года ее осматривал один врач. Под многочисленными юбками ему открылась донельзя исхудавшая фигура; к тому же обнаружились признаки нового заболевания: камни в почках. Лечащие врачи, явно страшившиеся ответственности за жизнь королевы, объявили, что, с их точки зрения, ее величество настолько слаба, что вряд ли ей уготована долгая жизнь.
У всех еще, а у самой Елизаветы в первую очередь, на памяти был 1562 год, когда выжила она каким-то чудом. Когда среди детей, живших неподалеку от Вестминстера, распространилась оспа, королева из страха подхватить заразу немедленно оставила дворец да и вообще избегала появляться в местах, где эпидемия распространялась чаще всего. В прошлый раз она заболела в Хэмптон-Корте, и, хотя, «не желая, чтобы он пришел в полный упадок», время от времени туда наведывалась, ее тревожило какое-то суеверное чувство, так что с тех пор Елизавета старалась сократить свое пребывание там до минимума.
Сколь бы решительно, прибегая к самым сильным выражениям, Елизавета ни отстаивала свои прерогативы на парламентской сессии 1566 года, нездоровье ее было очевидно, и парламентарии не могли этого не заметить. Это была всего лишь третья сессия за годы ее царствования. Главным итогом первой, собиравшейся семь лет назад, стало утверждение королевской власти над церковью и отказ от католицизма, возрожденного в годы правления Марии Тюдор. Вторая (1563) была в принципе посвящена налоговой политике, но у обеих палат хватило решимости поднять и вопрос о престолонаследии, что привело королеву в сильное раздражение.
И вот теперь по-прежнему нерешенный вопрос этот заставил парламентариев приложить всевозможные усилия, чтобы побудить свою государыню к каким-то шагам. Только возможности эти были невелики, ибо в середине XVI века парламент занимал совершенно подчиненное по отношению к монарху положение и права его были чрезвычайно ограниченны. Сами сессии собирались и распускались исключительно по воле королевы; принятые законы вступали в силу лишь после ее одобрения. На самом деле власть была сосредоточена в королевском Совете, ибо парламент собирался, как мы видим, крайне нерегулярно, да и когда собирался, заседания его проходили под бдительным присмотром советников, занимавших в зале самые почетные места.
Доныне Елизавете удавалось держать парламент в узде путем использования предоставленных
Тем не менее, хотя оппозиции в парламенте королеве опасаться не приходилось, в решении финансовых вопросов, особенно если речь шла о непредвиденных расходах, она вынуждена была считаться с позицией членов обеих палат, и вот осенью 1566 года парламентарии, преисполненные отчаянной решимости разобраться наконец с вопросом о престолонаследии, замыслили пустить в ход все имеющиеся в их распоряжении финансовые рычаги давления на королеву.
Не далее как несколько месяцев назад все были напуганы очередным тяжелым заболеванием Елизаветы. Лихорадка, замечает один современник, трепала ее так сильно, что в великий страх пришла вся Англия, ожидая неизбежного конца. Елизавета снова выкарабкалась — но надолго ли? Чтобы не ввергнуть страну в хаос, она на случай повторения подобного должна назвать имя либо будущего своего супруга, либо наследника трона. Таково было общее мнение парламентариев, готовых, дабы побудить королеву сказать-таки свое твердое слово, даже к тому, чтобы пойти на понижение налогов.
Ситуация тогда особенно обострилась, ибо к 1566 году все три основные претендентки на трон уже вступили в брак: Мария Стюарт вышла за Дарили, Екатерина Грей — за сына Эдуарда Сеймура, а Мария Грей, «эта коротышка, карлица и уродина», соединилась всего лишь год назад с начальником королевской гвардии Томасом Кейсом. Брак этот, по словам Сесила, несчастный, немыслимый и даже комический был, ко всему прочему, тайным.
Взбешенная Елизавета бросила свою кузину Марию в одну тюрьму, а здоровенного гвардейца в другую (Марии предстоит оставаться в заточении до тех пор, пока она не станет вдовой, а потом, уже на воле, впасть в нищету, хотя по закону, то есть согласно завещанию Генриха VIII, она по-прежнему будет считаться претенденткой на трон). Время не смягчило и далеко не родственных чувств, что испытывала Елизавета в отношении другой своей кузины. Екатерина, ее муж и двое маленьких детей пребывали в Тауэре, в темном и холодном помещении, обставленном несколькими колченогими стульями да кроватями с драными покрывалами, — вот и все, на что расщедрилась Елизавета. Когда Лондон настигла чума, семью (впрочем, о том, что они, хоть и в заточении, живут вместе, знали немногие) перевели в другое место, но и здесь условия жизни были далеко не на высоте. Екатерина потребовала, чтобы ей вернули обезьянок и щенков, а тюремщик жаловался, что они рвут в клочья одежду и гадят на пол.
Еще до официального открытия сессии парламентарии начали сеять смуту, распространяя по городу листовки, долженствующие возбудить народ против королевы и Сесила. В первый же день сессии достопочтенные члены парламента перессорились друг с другом, решая, какую же тактику лучше избрать. Дело дошло чуть ли не до драки. Елизавета велела своим советникам поговорить с ними, успокоить, заверить, что руководствуется она, как всегда, лучшими намерениями. Но утихомирить разъярившихся членов палаты общин было нелегко, более того, им и собратьев из палаты лордов удалось привлечь на свою сторону в решении животрепещущего вопроса о престолонаследии.