Елизавета I

Энтони Эвелин

Сесил рассуждал о несчастьях, постигших Марию Стюарт после брака, и тут же вновь и вновь начинал уговаривать Елизавету саму вступить в брак. При этом он не видел в своих доводах никаких противоречий и не понимал, что теперь ей удалось найти оправдание своей природной антипатии к подчинению мужчинам, и это оправдание — пример её кузины. Она никогда не выйдет замуж; Лестер это понимал и был этим доволен. Она вовсю флиртовала с Хениджем и новым поклонником по имени Кристофер Хэттон, который льстил ей и писал пылкие любовные письма, но Лестер был уверен, что никому из них не удалось в отношениях с ней продвинуться дальше, чем он. Страсть в Елизавете умерла, а может быть, никогда по-настоящему и не пробуждалась, и, оглядываясь на их бурную, полную разочарований молодость, Лестер теперь видел, какова была истинная цена их неполноценной любви. Ни один мужчина не может рассчитывать на то, чтобы построить с Елизаветой прочные отношения, основанные на чувствах, потому что ею правит

не тело, а голова. При этом ей может быстро наскучить любовная игра, которую она не в силах довести до логического завершения. Она падка на лесть, но лесть её не обманывает; независимое положение для неё важнее всего, что ей может дать любой из мужчин, но при этом она достаточно женственна, чтобы развлекаться, мило мистифицируя тех, кто пытается её обольстить. Ей было известно, что он любовник Летиции Эссекс; как-то вечером, когда они вместе ужинали, она спокойно заметила, что понимает потребности мужчин, но предпочитает не иметь тех, кто их удовлетворяет, у себя под носом. Посему она считает, что леди Эссекс необходимо удалить от двора.

Этим всё и кончилось; он молча кивнул, и их разговор вернулся в прежнее русло. Летиция была разъярена, а может быть, и раздосадована тем, что королева обошлась с ней так мягко и в то же время лишила её радостей придворной жизни. Лестер предложил ей прекратить их связь, но, к его удивлению, она отказалась. Они по-прежнему часто встречались, несмотря на запрет королевы и возражения лорда Эссекса; впрочем, служебные обязанности часто вынуждали последнего надолго отлучаться в Ирландию. Вместе им было хорошо. Чувственность Летиции забавляла Лестера; она всё больше напоминала ему ласковую кошечку, всегда готовую выпустить коготки. Она была не только любовницей, но и остроумной, приятной собеседницей; с ней он отдыхал, как человек, мирно сидящий на солнышке после бурь и шквалов, подстерегавших его на каждом шагу в общении с Елизаветой, с которой было необходимо всегда быть начеку из-за её раздражительности и неожиданных перемен в настроении. Он не мог представить своей жизни без королевы; однако не менее несчастным был бы и без такого противоядия от неё, как Летиция...

9 июня 1566 года Мария Стюарт родила во дворце Холируд ребёнка. Это был мальчик, и ничто в мире, куда явился маленький принц, не напоминало о тех ужасных событиях, из-за которых несколько месяцев назад он мог и не родиться. Страдания шотландской королевы во время родов не поддавались описанию; вместе с ней во дворце .пребывали её брат лорд Джеймс, а также верные ей лорды Хантли, Мар, Кроуфорд и граф Арджилл, которые, по-видимому, примирились друг с другом. Те, кто убил её секретаря и угрожал смертью ей самой, были изгнаны из Шотландии с запретом возвращаться под страхом смерти, а тот, кто стоял во главе заговора и предал сначала свою супругу, а затем и своих друзей, уныло слонялся по своим покоям; ему не было разрешено ни присутствовать при рождении своего ребёнка, ни являться на глаза Марии Стюарт, для которой каждая встреча с ним была сущей мукой. Дарнли был обречён, и он это понимал. После той страшной ночи она одурачила его обещаниями и, зная о его трусости, уверила его, что Мортон и Рутвен вот-вот его убьют, но если он покается перед ней и поможет ей бежать, она простит его и они начнут всё сначала.

Теперь он понимал, что она лгала ему, и в настоящий момент он оказался между двух огней: его одинаково яростно ненавидели и шотландские лорды всех партий, и королева. У него не было друзей, никого, кому он мог бы довериться, и когда он услышал, что родился сын, то окончательно потерял самообладание и расплакался от жалости к себе.

Дарнли думал, что хорошо знает Марию, но оказалось, что это не так. Он знал, что она вспыльчива, переменчива и склонна действовать под влиянием внезапных порывов любви и ненависти, но с ним она была холодна и обращалась с уничтожающим презрением. Она с распростёртыми объятиями приняла своего брата-предателя Джеймса и вернула ему свою милость, как будто он не был причастен к убийству Риччио; она прощала своих врагов налево и направо, за исключением тех, кто в ночь этого убийства ворвался к ней в комнату. В устремлённом на него взгляде её раскосых переливчатых глаз он читал только одно — она обрекла его на смерть так же, как он обрёк на смерть её несчастного секретаря. Страдания Дарнли ещё больше усугубляло то, что он не представлял, какая именно кара ему уготована и когда она его постигнет. Помимо страха и жгучего комплекса неполноценности, его терзала ревность, пронизывавшая расстроенный пьянством и развратом мозг всякий раз, когда он видел, какое у Марии Стюарт лицо, когда она разговаривает с графом Босуэллом. В ночь побега из Холируда Босуэлл посадил её на коня позади себя и с тех пор сопровождал её повсюду, похожий на грозную хищную птицу, присевшую на горный утёс. Мужественная натура этого человека, грубого и беспощадного, но остававшегося верным Марии Стюарт с первого дня её царствования, казалось, заполнила весь дворец подобно тому, как его солдаты заполнили столицу Шотландии. Всё, что осталось у Дарнли,

это инстинкт самосохранения, и он подсказывал ему, что Мария Стюарт влюблена в Босуэлла и тому это известно. Каждый её взгляд и жест красноречиво свидетельствовали о том, что она от этого человека без ума.

Казалось, этого не видел никто, кроме Дарнли. Радостная атмосфера, воцарившаяся в Шотландии после рождения наследного принца и празднества по случаю его крещения, крестной матерью на котором была не кто иная, как коварная Елизавета Английская, ослепили всех, кроме Дарнли, а его никто не слушал; всякий, кто посмел бы с ним заговорить, попал бы в немилость к королеве. А Мария Стюарт действовала умно — достаточно вспомнить, что она попросила свою соперницу и врага крестить своего сына. Тем самым она заставила английскую королеву стать своим другом хотя бы внешне и объединила католическую и протестантскую фракции в Шотландии вокруг трона, у которого теперь был наследник мужского пола.

В сентябре Мария Стюарт вызвала к себе брата и советников и прямо спросила их, каким образом ей можно развестись с человеком, который внушает ей такое отвращение, что она не в силах находиться с ним в одной комнате. И брат, и советники теперь выразили ей всемерное сочувствие и, по словам некоторых очевидцев, предложили избавить от юридической казуистики, умертвив Дарнли. Королева наложила на это запрет, но Дарнли ей не поверил; он заявил, что намерен покинуть Шотландию, и она заставила его явиться на заседание государственного совета и взять свою угрозу назад. Он знал: она поступила так лишь потому, что за границей он мог бы ей навредить или отправиться в Англию и молить Елизавету о прощении. Мария не могла дать ему свободу до развода или до того момента, когда лорды ослушаются её и покончат с ним.

Дарнли был настолько опозорен, что не смог воспользоваться даже тем, что эти же лорды — в особенности лорд Джеймс — теперь завидовали возвышению Босуэлла не менее сильно, чем ранее возвышению Риччио. Когда его жена помиловала убийц Риччио и разрешила им вернуться в Шотландию на Рождество, его охватило такое отчаяние, что он впал в полную апатию. Эта апатия перешла в болезнь, которая оказалась оспой. Больного Дарнли отправили в дом, стоявший за пределами Эдинбурга; это жилище выбрала для него королева, которая не желала подвергать опасности заражения маленького принца Иакова. Дарнли терзала лихорадка и страх; именно страх заставил его валяться в ногах у женщины, которая некогда питала к нему такую слепую страсть. Её сердце было единственным во всей Шотландии, которое он ещё мог надеяться тронуть. Дарнли велел передать Марии Стюарт, что, возможно, умирает и желает увидеться с ней и получить прощение. Это желание было одним из немногих искренних чувств, которые он испытывал в жизни. Мария не хотела приезжать к нему, но её брат сказал, что сделать это необходимо для соблюдения приличий. Также в пользу супружеской снисходительности высказался и граф Босуэлл. Именно по настоянию Босуэлла королева отправилась к Дарнли; когда она выслушала его рыдания и мольбы о прощении, в её сердце, закованном в броню неумолимой ненависти, возникло сострадание к той жалкой развалине, что лежала сейчас перед ней в постели с обезображенным лицом, прикрытым бархатной маской. Между ними всё было кончено; она этого не скрывала, но не стала демонстрировать своё презрение и безразличие к нему. От природы она была добросердечна, и её мягкость во многом объяснялась тем, что, как надеялась она в глубине души, он вскоре должен был умереть и освободить её от дальнейших осложнений.

Покинув его, она отправилась в Холируд на бал, а он заснул с кольцом на пальце, которое она подарила ему в знак своего прощения.

В три часа ночи дом Дарнли в Керк-о-Филдс взлетел на воздух от взрыва мощного заряда пороха, а в саду нашли полунагое тело Дарнли: он был удушен.

— Какая дура! — проговорила Елизавета. — Какая она всё-таки немыслимая дура!

Лестер пожал плечами:

— Не следует думать, будто все женщины так же умны, как ты, госпожа. И потом: не ты ли сама, узнав об убийстве Риччио, говорила, что заколола бы Дарнли на месте?

Они гуляли в парке Уайтхоллского дворца. Хотя весна уже наступила, стоял пронизывающий холод; небо над их головами было свинцово-серым, а река, тёкшая за парапетом, вздулась от дождя. Но королева желала гулять ежедневно и, закутавшись по самый подбородок в соболя, расхаживала по дорожкам парка в сопровождении Лестера, который был вынужден следовать её привычкам. За ними семенили придворные дамы — Кэт Дакр и леди Ноллис; они настолько отстали, что не могли слышать их разговора, и так замёрзли, что им не хотелось говорить друг с другом.

— Если бы она убила этого подонка тут же на месте, никто бы её не винил, — продолжала Елизавета. — Если бы она с ним развелась, вся Шотландия и вся Европа приняли бы её сторону. Но открыто демонстрировать свою ненависть к нему и предпочтение этому графу Босуэллу, а потом взорвать его, когда он был болен и беспомощен... Господи, после родов она, должно быть, сошла с ума!

— Какое счастье, — усмехнулся Лестер, — что я на ней не женился. Она сожгла бы меня живьём!

Елизавета резко толкнула его локтем в бок.