Ёлка Для Вампиров
Шрифт:
— Я знаю, — застенчиво улыбнулся жених. — После брачной ночи моя любимая станет бесстрашной.
Соня ничего не поняла из услышанного. Ее заворожила эта сценка: в ярких всполохах фейерверка священник, красивый как невеста, держит в объятиях трепещущего жениха в пышном светлом платье. Выговорившись, Ромео припал с долгим поцелуем к руке покровителя. Тот же приник к его шее, придерживая свободной рукой за затылок, сминая локоны парика. Соня в смятении подумалось, какие же засосы должны после этого остаться у обоих.
Отсверкали последние россыпи золотых звездопадов, и возбужденная толпа
— Это что же, прелюдия к обещанному новогоднему шоу? — пошутил кто-то из мужиков, глумливо хмыкнув, чтобы скрыть неловкость.
Барышни залились краской. Ребята закричали что-то одобрительное, а дамы со смехом принялись хором вести счет, будто на настоящей свадьбе. Нина, которую крепко держал за руку Юлий, замерла в шоке от увиденного.
Роман не сдержал стона, обмяк в объятиях Ольгерда.
— Отпусти его! — закричала Нина. Рванулась было к жениху, но Юлий не отпустил.
Еще мгновение, и Ромео не устоял на ослабевших ногах, без чувств сполз по черной сутане вниз. Герд с каким-то печальным смирением разомкнул объятия и позволил юноше осесть на снег, будто хрупкому цветку со сломанным стеблем.
Нина забилась в руках Юлия, закричала, заплакала, прося отпустить ее к возлюбленному.
Двое из ребят отделились от толпы и подняли Ромео на ноги, подставив плечи для опоры, пусть у него пока не было сил самостоятельно даже держать голову или выговорить хоть слово.
Юлий разжал хватку, и Нина подлетела к Ольгерду, рыдая от ярости:
— Сволочь! Гад! — выкрикнула она, замахнувшись кулачками.
Но тот перехватил ее тонкие запястья. Сжав до боли, легко завел ей руки за спину, так что она оказалась крепко прижатой к нему всем телом. Запрокинув голову, она смотрела на него снизу вверх, глаза сквозь слезы сверкали ненавистью. Он ответил ей холодной улыбкой. Облизнул свои непривычно раскрасневшиеся губы.
Взгляд его гипнотизировал девушку. Соня невольно вспомнила избитое выражение: как удав на кролика. Но здесь оно подходило как нельзя лучше.
Шокированные мужчины в толпе наконец обрели дар речи. Не вполне трезвые, наперебой возмущенно захорохорились, как петухи перед курятником:
— Блондинка, поимей совесть! Отпусти девочку, тебе говорят! Не вынуждай тебя украсить фингалом!
Их грубые голоса перекрыли вкрадчивый шепот. Соня изо всех сил навострила уши, но не сумела различить вопрос, который Ольгерд задал притихшей в его руках девушке. Однако Нина дрожащим голосом выдавила «Да».
При этом она посмотрела, словно ища поддержку, на своего возлюбленного. Ромео пришел в себя, пусть он едва стоял на ногах, опираясь на плечи приятелей, но всё-таки уже мог выпрямиться и смотреть, держа голову прямо — и он тоже не спускал с нее огромных глаз. Она была напугана, он был взволнован и бледен.
Дамы в толпе прослезились от умиления. Они промокали платочками увлажнившиеся ресницы, чтобы не растекся макияж, при этом умудрялись одновременно придерживать на месте раздухорившихся кавалеров.
— Совсем молодежь стыд потеряла! Ладно парня тискал, но девчонку-то не трожь! Думаешь, раз ее бой-френд такой хлюпик, за нее заступиться некому?! — негодовали нетрезвые защитники. Однако какой-то животный инстинкт
Ребята поглядывали на мужчин со странными улыбками. Они тоже присоединились к протесту. Правда, тон их возгласов не показался Соне искренним, скорее это было похоже на подначивание:
— Действительно, Ольгерд, заканчивай стращать бедняжку! Имей совесть, не на глазах же у несчастного Ромео!
— Нина, ты согласна умереть? — чуть громче спросил Ольгерд, не обращая внимания на вопли. — Умереть — и начать жизнь заново, вместе с Ромео?
— Да, — повторила невеста.
Соня смотрела во все глаза, но понять ничего не могла. Больше всего это было похоже на обряд, на какое-то странное венчание.
И тогда Ольгерд взял почтительно поданный Юлием кинжал…
(Соня не заметила, когда этот «чертик» успел сбегать и принести пугающий атрибут сатанинского обряда: очень старый на вид кинжал, с алыми камнями на рукояти, с выгравированными загадочными письменами на узком клинке.)
— Хорошо наточил? — шепотом спросил Герд.
— Как бритва! — ответил Юлий.
(Юлий с досадой заметил, какой след оставили клыки Ромео на тыльной стороне ладони хозяина. Конечно, жених волновался. Но нельзя же и совесть забывать — так непочтительно вгрызаться в нежную тонкую кожу, на самом видном месте!)
Итак, Ольгерд взял кинжал. Взвесил в руке.
— При свидетельстве всех присутствующих! Под светом полной луны, — торжественно объявил он тоном верховного жреца, — я объявляю этих двоих, Нину и Романа, обвенчанными кровью. Да будут они одним целым, едины и неразделимы, отныне и навеки. Да пусть сердца их бьются согласно, пусть кровь его струится в ней, равно как ее кровь пребудет в нём.
— Чё он там сказал?! — хамским тоном драчунов переспрашивали хмельные мужики.
Брачные узы скрепил поцелуй. Ольгерд впился губами в губы невесты. Нина возмущенно замычала, забила свободной рукой по его груди. Она с ужасом почувствовала, как язык прокусили острые зубы. Рот наполнился солоновато-ржавым вкусом ее собственной крови. И он стал жадно пить ее кровь, оторвавшись лишь на миг:
— Прекрасный выбор, она чудесна, — сказал он окаменевшему Ромео.
Жених сглотнул. Роман понимал, что он сам виноват, он сам согласился на это… Но будь он сейчас не столь опустошен — не смог бы сдержаться, бросился бы на Герда и попытался бы разорвать ему горло. И Ольгерд, кажется, тоже прекрасно понимал его чувства, глаза сверкнули под светлыми волосами с насмешливым превосходством. Ромео трясло, он сознавал, что Герд его просто дразнит… Но от этого видеть любимую в таком положении было не менее больно!
Жадно глотавшая воздух невеста не успела отдышаться. Ольгерд снова завладел ее дыханием. Он прокусил себе внутреннюю сторону нижней губы — и ее кровь смешалась с его. Терпкой и пряной, сладковато-горькой, одурманивающей, точно наркотик. Эту жидкость хотелось пить еще и еще, как вино, как сладкий кагор, не останавливаясь, не отрываясь. Первые глотки он заставил ее сделать насильно, но она быстро опьянела и потянулась сама. Она распознала в его крови примесь чего-то щемяще знакомого, успокаивающе близкого, родного… Вкус Ромео, вкус ее новой жизни.