Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы
Шрифт:
Кстати, про «что говорить». Сегодня посоветовалась с Танюшей и решила вместо классного часа сводить ребят в краеведческий музей. Про Смуту там обычно не упоминают, но я попрошу экскурсовода, пусть между делом скажет несколько слов. Будут и волки сыты, и овцы целы.
Ха! Надо же, сама себя в овцы записала!
9 ноября
Мои опять сорвали урок биологичке: на перемене к чучелу прилепили табличку «Зяблик». Понятно, что филина с мелкой певчей
Меня вызвали минут через десять. Хорошо еще, выпало «окно», иначе бы и свой урок пропал.
Биологичка к моему приходу распалилась до предела. Пришлось выслушивать. Бездари, лентяи, хамы — самое безобидное, почти комплименты. Выдохшись, плюхнулась на стул и обессиленно махнула рукой — ваша очередь.
Давно поняла: унижать в подобных случаях бесполезно, искать виновных — тем более. Оскорбление рождает отторжение, желание дать отпор срабатывает на уровне рефлекса. Сочувствию места нет. Потому закладывать не станут даже не оттого, что позорно, а оттого, что такова психологическая реакция. Ну а сами пакостники почти всегда трусливы и вряд ли объявятся. Зачем же бесполезно сотрясать воздух?
Но биологичка с ее попранной учительской и женской честью жаждала отмщения, причем немедленно. Разбираться при ней, в любой момент готовой взорваться новыми обвинениями и упреками, было глупо и даже опасно. Поэтому, выполнив обязательную программу-минимум, то есть пристыдив, программу-максимум отложила, оставив класс после уроков и пригрозив: разговор предстоит серьезный. Если бы еще знать, как его таким сделать…
Но, в конце концов, по поводу биологии действительно нужно разобраться раз и навсегда.
Занятия закончились, но никто не появлялся. Уже начала заводиться: неужели сбежали? Негодники! Или что-то случилось? А если все-таки просто струсили? И что тогда делать?
Оказалось, задержали на географии.
Пришли, сели. Вроде тихие, смирные, а глаза подняли: ну и что дальше?
У меня к ним свои вопросы: почему и кто? Начала с первого: с какой стати?
Потому что грубая? Сами довели.
Потому что нервная? Смотри выше.
Спрашивает строго? Вам же на пользу.
Все молчали. Впали в анабиоз. Мой нервный монолог уже готовился взять октавой выше и стать заурядной истеричной нотацией, какие мне не раз приходилось слышать. Но, на секунду остановившись, хоть и была на взводе, поняла вдруг ясно и четко: раз ступив на эту укатанную до зеркального блеска торную дорогу, вряд ли уже смогу с нее свернуть. И еще: что тут же попаду в один разряд с биологичкой. В отряд зябликовых.
Требовалось срочно что-то предпринять. Налицо случай, когда молчание
— Не хотите говорить о Зое Борисовне, поговорим обо мне. Представьте, что теперь биологию у вас веду я.
Неожиданный поворот сработал: класс сразу подобрался, ожил, в глазах появился интерес. Вот теперь можно и поговорить.
— Но с Зоей Борисовной у меня много общего: училась в институте, потом много лет работала в школе. Имею большой стаж, а значит, опыт. Выпустила сотни учеников. Мне нравится мой предмет, и я стараюсь передать вам то, что знаю сама. Да, иногда срываюсь, поскольку некоторые недалекие ученики мешают мне работать. А теперь повторяю вопрос: и что вас не устраивает?
Рубин с Хохловым переглянулись:
— Елена Константиновна, вопрос к вам как к биологу: вот у человека тридцать два зуба, а у птиц сколько?
Сама напросилась. И попробуй не ответь… Судорожно закопошилась в маленьком и почти пустом чуланчике, хранящем мои скудные зоологические познания.
— Если не ошибаюсь, — начала я осторожно, — у них клювы…
— Вот! — обрадованно подхватил Хохлов. — Даже вы знаете! А ее послушать, у птиц за клювами зубы растут не хуже, чем у акулы! Вроде не настолько старая, чтобы птеродактилей застать.
Класс весело хохотнул. И посыпалось:
— Не знает, что у насекомых есть сердце! Думает, они твари бессердечные!
— …и что у человека правое легкое больше левого!
— …про солнечных медведей даже не слышала!
— По-моему, вы слишком категоричны. Учитель не может всего знать, — попыталась я сгладить ситуацию. И спохватилась: — Кстати, в учебнике про это написано?
С последним сглупила, конечно. И сразу попалась на свой же крючок.
— А что, учителю только учебник знать положено? — искренне удивилась Яковлева.
— Нет, конечно, — как выкрутиться из неловкой ситуации я не знала, поэтому поехала по старым рельсам: — Но, повторяю, все знать невозможно…
— А мы все и не требуем! — Хохлова понесло. — Но как, скажите, жить дальше, если мы про медведей — и не каких-нибудь, солнечных! — ничего не знаем? И никто не хочет рассказать!
Он хитро ухмыльнулся:
— Может, вы, Елена Константиновна, просветите?
Разговор грозил закончиться балаганом, в котором в лучшем случае вдоволь потешатся над биологичкой, а в худшем — и надо мной тоже.
— Приятно видеть у тебя, Хохлов, столь безмерную тягу к знаниям. Но хочу напомнить, что самообразование никто не отменял.
Хохлов театрально вздохнул:
— Понятно… Значит, и вы не объясните…
— А самообразование и для Зяблика никто не отменял, — ловко подловил меня Рубин на второй крючок.
— Не Зяблик, а Зоя Борисовна. Не груби, — одернула я автоматически.
Больше сказать было нечего.
Опять я ничего не добилась. Опять жди сорванных уроков, истерик, требований прекратить безобразие, наладить дисциплину, вызвать родителей, а потом хмыканья в спину: «Молодая… первый год… какой с нее спрос…»