Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы
Шрифт:
И непонятно: расчувствовалась по печальному случаю или от неожиданного общего внимания и поддержки.
Вобла же, постояв, тихо буркнула:
— Раньше надо было со своими бабами разбираться…. Смотри, как ловко друг друга выгораживают. Быстро спелись… Но я своими глазами видела…
И решительно зашагала к автобусу. А с чего вдруг она не должна ехать на поминки, если права? Пусть пока эти глупцы верят всякой чуши, она им еще докажет…
Уже выходили из кафе, когда Ирина подошла к Сергею. После инцидента на кладбище она все приглядывалась к нему и наконец решилась.
— Наверное, это вам, — сказала она, протягивая ему свернутый тетрадный листок. — Я Ленины документы искала, а он на столе лежал. Матери ее пока не до того, а потом потеряется или еще
Ирина сунула бумажку ему в руку и медленно пошла вниз по бульвару. До предела вымотанная, она только теперь позволила себе расслабиться. Мысли, все эти дни выстроенные четкими шеренгами и браво делающие шаг вперед по первому зову, теперь словно растекались, расплывались в стороны, и обмякшее сознание никак не могло их ухватить.
«Ленка, Ленка… Как ты его, оказывается, любила! И молчала, скрытничала. Даже мне почти ничего не рассказывала. Какая же ты пугливая… была…
А зачем? У тебя же все было: и он, и дело, пропади оно пропадом… И главное — мама. Ты всегда была счастливее меня… Была… Не забыть позвонить в больницу, узнать, как ее самочувствие. Лучше, конечно, сходить, но сегодня сил уже нет. Завтра…
Думаешь, я тебя одергивала, потому что злая? Или беспринципная? Тебя, глупенькую, хотела защитить. Ведь обломают в два счета. Уже… обломали.
Трепаться, конечно, не перестанут, толстуха не успокоится. До похорон еще болтовню слышала, так это вот от кого, оказывается, несло. Сука. И я, дура, засомневалась: отдавать письмо — не отдавать. Сколько глупостей делаем с чужих слов; все выдумываем, выдумываем… В хорошее веры уже нет.
И тебя, Ленка, нет…»
Сергей свернул в небольшой скверик у кафе и присел на свободную скамейку. Повертел лист в руках, оттягивая время. Он очень боялся этих роковых последних слов — многое уйдет, забудется, но только не они. С ними теперь жить.
Наконец, развернул. Лист оказался плотно, в каждую клеточку, исписан старательным круглым почерком. Сергей автоматически отметил: ни одной помарки, значит, переписывала; значит, продумывала каждое слово.
На бумаге угластой кардиограммой бились короткие строчки: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Она опять его удивила. Обманула все тревожные ожидания и мрачные предположения, оставив ему только легкую, светлую грусть. Незамысловато — простенькие слова, сбивающийся местами ритм, не всегда пойманные рифмы, — но так остро, пронзительно, щемяще… Да и как иначе можно просить любви?
Поцелуй меня, мой милый, Поцелуй в уста, И скажи, что в мире больше Нет таких, как я. Что глаза мои — озера Или васильки, Что тонуть в них — это счастье Для таких, как ты. Что вдыхать ты любишь запах Вымытых волос, И что я стройнее даже Тоненьких берез. Что в любом наряде буду Очень хороша, Что умна, добра, к тому же Тонкая душа. Что за дальними морями, На краю земли, Ты б искал меня по зову Пламенной любви… Обними меня, мой милый, Обними сильней, И надежда укрепится пусть В душе моей. Воедино пусть сольются Наши души и тела, С губ признания сорвутся, Им почти поверю я. Хрупкий замок мы построим ВЧуть ниже торопливая, уже быстрым прыгающим почерком, короткая приписка:
«Милый, милый Сережа! Сейчас признаюсь: все-таки я неважный строитель. Хороший начинает работу с расчетов. А в воздушных замках все обманчиво — и красота, и уникальность, и надежность. Дунул ветерок — и нет их. Полетели дальше, к другим любителям мечтать.
А нам ничего не осталось. Пустота».
Сергей согнулся над листком. Дыхание перехватило, будто тяжело, профессионально ударили в солнечное сплетение. Казалось, если сейчас, тут же, сию секунду не вздохнуть, легкие не выдержат и взорвутся, а тело кровавыми клочками разлетится по сторонам…
Он еще долго сидел. Связно выстроенных мыслей не было, потому что все произошедшее за последние дни никакой логике не подчинялось. И сколько он ни пытался, не мог найти ответ на главный вопрос: почему именно она — светлая, умная, чуткая? И как она смогла понять близость конца, неужели всегда жила с мыслью о смерти? Если бы он знал об этом раньше…
Но Сергей не знал. Он и не мог знать: стихи и даже приписка к ним были написаны давным-давно, сразу после их знакомства на новоселье. И вряд ли кто, кроме матери, прочитал бы их, если бы не совершенная случайность. Убираясь в выходные, Лена перетряхивала ящики и, не успев разобрать бумаги до конца, часть оставила на столе. Недолюбленная и неуверенная, она мечтала о многом, но тогда, в дни томительного ожидания его первого звонка, надежда казалась столь зыбкой, что Лена согласна была принять даже самое малое. Вот и получилось: она думала о встрече, а он решил — о прощании. Вышло совсем как с удивлявшей ее историей: событие одно, а интерпретаций — множество.
И каждый думает, что прав.
Но было только так, как было.
Впрочем, чему тут удивляться? Елка теперь сама — история…
В общую палату Илью подняли тем же вечером. Свободных коек было несколько, и он попросился к окну. И свежее, и светлее.
После ужина дежурная медсестра сделала уколы, и боль постепенно утихла. Тело, а за ним и душа растеклись в легкой, благостной истоме, и мысли Ильи в который раз полетели в будущее. Оно представлялось спокойным, светлым, и думать о нем было приятно.
Так будет. Обязательно. Он уже все решил.
Окончив школу, он обязательно пойдет в пед — на исторический или, в крайнем случае, филологический. Нет, только на исторический. Если придется совсем туго, попросит Елену Константиновну позаниматься с ним дополнительно. Это даже лучше — он сможет видеть ее, слушать ее… Он не подведет и обязательно поступит, будет хорошо учиться, станет таким же умным и справедливым, как она — Елка, Елочка… В школе все зависит от учителя, значит, он должен стать очень хорошим учителем. Они с Елкой будут вместе работать, он будет уже не глупым мальчишкой, а взрослым мужчиной, ее коллегой и, может быть…