Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)

Генкель Герман Германович

— Это не совсем так, молодой Друг, — ответил ему первый из собеседников. — Афинами владеет лишь тот, кто владеет сердцами граждан. А кто ими владеет сейчас? Я знаю, ты думаешь — Килон? Как бы не так! На свете случаются странные вещи, и одной из них является именно то, что афиняне борются с тем, кто желает только их свободы. Можно подумать, что этот бедный народ не нуждается ни в ней, в этой свободе, ни в чём ином. А между тем, как далёк он от счастья!

При этих словах голос старика дрогнул, и сам он плотнее закутался в свой обширный плащ-гиматий. Через мгновение, однако, он, видимо, справился с охватившим его волнением. Гордо выпрямившись во весь рост, старик продолжал:

— Где в другом месте Эллады видели такой позор, как здесь? Ненавистные евпатриды забрали всю власть в свои руки: они сидят в ареопаге, они дают нам архонтов [3] из своей среды, суды в их власти, они вершат все дела. Все доходы с купцов и ремесленников и мирных крестьян-хлебопашцев текут в их мошну. Что они сделали с геоморами? Кому принадлежит теперь вся Аттика? На всех полях красуются закладные камни, и в хижине геомора не найти уже не только запаса хлеба и масла на чёрную годину, но в ней нет ничего,

кроме плача голодных детей и женщин и стонов измученных, униженных тружеников-кормильцев. Сколько почтенных геоморов, задолжав у знатных из свободных собственников превратились в гектеморов — несчастных арендаторов, на долю которых алчные евпатриды оставляют только одну шестую часть урожая. Хорошо ещё, если богиня Деметра посылает обильную жатву: тогда народ хоть не мрёт, тогда отец семейства, трудясь в десять раз усерднее покупного раба, может быть спокоен за личную свободу детей и жены. Да и в урожайные годы одной шестой частью урожая не так-то легко прокормить семью. Опять приходится лезть в долги и в кабалу. Ведь евпатриды все соки высосали из нас. Недавно над соседом моим, Хризолисом, свершилось ужасное дело. Ещё лет шесть тому назад Хризолис был свободным собственником, обрабатывавшим землю свою; неурожай заставил его обратиться к евпатриду Мегаклу, который скоро отнял у него за долги землю и превратил в гектемора: свою же землю Хризолис стал обрабатывать на Мегакла. Но одной шестой урожая недостаточно для того, чтобы прокормить жену и трёх детей, и бедняк вынужден был вновь задолжаться у того же Мегакла. И вот теперь Мегакл неожиданно потребовал от него не только возврата всей ссуды, но и насчитал за каждый год по двадцати пяти драхм на сто. Он знал, что Хризолису немыслимо уплатить не только долг, но и наросшие драхмы. И он пришёл в его отсутствие с толпой вооружённых рабов и забрал жену и трёх дочерей несчастного. Теперь они его рабыни, они, свободные гражданки свободной Аттики! Сам Хризолис, узнав о том злодействе, бежал, говорят, в Сикион. Другой евпатрид, Алкест, вконец замучил должника своего, Агриаса, которого он велел впрячь вместе с волом в плуг и которого презренный раб-скиф забил насмерть плетью... И таких примеров сотни и тысячи... Должно быть, жестоко разгневали мы небожителей, что они допускают такие беззакония. Где ты, карающая Немезида? Отзовись на мольбы угнетённых! Не только обширная равнина, Педион, орошаемая медленным Кефиссом и родящая в избытке виноград и маслину, даже Диакрия, эта скудная горная часть Аттики, где земля не даёт достаточно сена для скота, не говоря уже о хлебе человеку, даже эти горные ущелья уже в руках ненасытных евпатридов. И им всего этого ещё мало: быстро добираются они и до Паралии, прибрежной полосы, где белеют скромные хижины отважных моряков и развешаны на столбах незамысловатые сети бедных рыбаков. Руки их протянуты во все стороны и хотят завладеть и царством Зевса, и обителью мрачного Аида, и необъятным простором голубых вод Посейдона...

3

Во главе правления в Афинах стояло девять архонтов, избиравшихся ежегодно; председателем их совета был архонт-эпоним (по имени которого назывался в летописях и год); за ним следовал архонт-базилевс (главный жрец), затем архонт-полемарх (главный военачальник); остальные шесть архонтов назывались фесмофетами (законодателями), потому что их главной задачей было отправление правосудия по гражданским и менее важным уголовным делам. Ареопаг — верховное учреждение в Афинах, состоявшее из бывших архонтов, назначавшихся пожизненными членами его. Ареопаг был высшим судилищем, наблюдал за исполнением законов, вёл важнейшие государственные дела, до Солона назначал архонтов, одним словом, занимал то место, какое в Риме принадлежало сенату. Ареопаг также вёл наиболее важные уголовные дела.

Говоривший умолк, и голова его поникла на грудь. Видно было, что человек пережил много тяжёлого и, если привёл в пример обиду Хризолиса и судьбу Агриаса, то лишь оттого, что не хотел говорить о себе, о своих собственных свежих ранах, о своём позорном положении полной зависимости от алчного заимодавца-евпатрида, который в любую минуту мог продать в рабство этого гордого своей свободой гражданина.

— Да, ты прав, Филогнот, прав, тысячу раз прав! И вот оттого-то мы, лучшие и наиболее смелые из граждан, и примкнули к Килону и его сподвижникам при первом слове о желанной справедливости. Мы не можем и не хотим долее терпеть этот гнёт, этот позор, который хуже рабства. Если боги нас оставили, то мы и им объявим войну!

Так говорил молодой воин, и вся мужественная фигура его дышала в тот миг решимостью вызвать на смертный бой хотя бы самого бога войны — Ареса.

— Успокойся, юноша, и не кощунствуй. Да хранит нас от всякой напасти Афина-Паллада! — воскликнул Филогнот и быстрым движением привлёк говорившего к себе, как бы желая оградить его от незримых стрел незримого врага. — Да будут далеки такие мысли от главы твоей, дитя моё! Боги за нас, потому что мы стоим за правое дело. И, действительно, дал ли бы мегарский тиран [4] Феаген отряд наилучших воинов зятю своему Килону, этому благородному, бескорыстному другу угнетённых афинских граждан, если бы не был уверен в правоте его дела и в конечном успехе? Феаген силён и богат, но ссориться ему, тирану соседней Мегары, с Афинами не приходится: он мог бы, если бы не верил в победу зятя, лишиться и власти, и богатства, и родины. Значит, Килон может рассчитывать на конечный успех. Наконец, гляди, и сама Афина-Паллада того же мнения: ведь овладели же мы Акрополем. А сколько доблестных граждан города примкнуло к нам, горя теперь одним лишь желанием — поскорее сбросить постыдное иго ненасытных евпатридов!

4

Тираном мы называем жестокого, хотя бы и законного государя, древние же греки под тираном разумели правителя, который незаконно, силой или хитростью, присвоил себе власть, по праву ему не принадлежавшую, хотя

бы он был человеком кротким и гуманным. В древнегреческом понимании «тиран», следовательно, соответствует современному слову «узурпатор».

— Ты забыл, Филогнот, — заметил кто-то из присутствующих, — что мы понесли и кровавые жертвы: убито более тридцати приверженцев Килона, поранено куда больше. Сам Килон получил удар ножом в руку и носит повязку.

— Стыдно отчаиваться, друзья, — продолжал Филогнот. — Надежда на богов и правота дела должны дать нам силы довести всё это до желанного конца. И я, и все мы верим в этот конец. Нам терять больше нечего: свободы нет у нас; значит, остаётся либо добыть её с мечом в руке, либо умереть за неё.

— Умереть придётся, быть может, и не в бою, товарищи, — промолвил высокий, уже пожилой воин, незаметно подошедший к группе разговаривавших из полосы густой тени, отбрасываемой высоким зданием храма. Гордая осанка и мужественное лицо его, обрамлённое уже седеющей волнистой бородой, невольно внушали к. нему уважение. Все расступились перед этим человеком, который с милой непринуждённостью опустился на одну из ступенек храма и прислонился спиной к колонне. Теперь, при свете костра, ярким пламенем озарявшего его, воин казался ещё величавее. Левая рука его висела на повязке. Это был сам Килон.

На минуту воцарившееся с его приходом молчание было прервано Филогнотом.

— Не бойся, Килон, мы и от голода умрём за тебя и за правое дело, если богам будет угодно это. Ещё раз скажу: лучше смерть, чем постыдное рабство.

— Клянусь памятью Тезея, я ожидал такой решимости от вас, друзья мои, — ответил Килон, и радостная улыбка скользнула по лицу его. — Но этого не будет. Запасов у нас, правда, немного, но на неделю всё же нам их хватит. Тем временем, быть может, архонты и их приверженцы одумаются и примут наши условия. Если, впрочем, нужно, я лично готов пожертвовать жизнью, лишь бы иметь уверенность, что над афинским народом воссияет солнце свободы.

— Да хранит нас громовержец Зевс от утраты нашего Килона! — одновременно воскликнули Филогнот и молодой Каллиник.

— Да хранят боги город Афины от подобного несчастия! Ведь на тебя, Килон, теперь вся надежда угнетённых геоморов и демиургов. Ты будешь вождём, законодателем и спасителем своего народа. Ты — евпатрид и человек богатый; тебе от нас ничего не нужно. Но ты жертвуешь собой для общего блага, и этого никогда не забудут благодарные жители Аттики. Слава Килону, вечная слава!

— Поистине, эта речь почтенного Филогнота мне сейчас приятнее венка, полученного на последних играх в Олимпии, когда я вышел победителем из борьбы. В подобных словах отрада вождя, потому что с такими пособниками, как ты, Филогнот, и все вы, друзья мои, дело наше должно и будет иметь успех. Недаром и дельфийский бог устами своей вещей жрицы предсказал мне удачу. Когда я в торжественной процессии по случаю годовщины своей победы на олимпийском стадионе, сопровождаемый вами и отрядом отборных мегарян, подходил к Акрополю, боги в лице сизокрылого орла, парившего над храмом Паллады, возвестили мне вторично удачу. И как бы в оправдание этой надежды нам не только удалось беспрепятственно овладеть Акрополем, но и число наших приверженцев по пути сюда значительно возросло. Народ начинает понимать своё положение. И где это видано, чтобы в свободном государстве творились такие беззакония? Ведь евпатриды и пуще всех Алкмеониды [5] пожрали уже всё, что только можно было пожрать. Геоморы разорены, закабалены в тягчайшее рабство, земля стонет под игом разбойничьей знати, передавшей её обработку в руки покупных рабов и заклеймившей её позорными закладными столбами; уже и ремесленники, и купцы, и всю прочие демиурги в руках у евпатридов, не боящихся ни суда, ни богов и явно торгующих правосудием, которое они же отправляют. Чужие товары, чужой хлеб, чужой труд введены ими в нашу свободную страну и давят в одинаковой мере педиэв, паралиев и даже отдалённых диакриев [6] , не могущих бороться с пришельцами. Недалёк день, когда злейший из евпатридов, архонт-эпоним Мегакл, издеваясь над народом, посягнёт на целость самого государства и при помощи преданного ему ареопага провозгласит себя царём свободного будто бы народа. В вашей власти, друзья и мужи афинские, не дать восторжествовать гнусной попытке недостойнейшего из недостойных. Вы отстоите свободу отечества и сами дадите своему народу законы. Вы не допустите, чтобы народ, изнемогая под игом евпатридов, и впредь не имел возможности избавиться от вечной нужды и задолженности этой предательской знати. Но слушайте: что это?

5

Название потомков евпатрида Алкмеона, отличавшихся особенной алчностью и жестокостью.

6

Названия жителей Аттики сообразно характеру занимаемой ими местности в стране (см. выше, № 2): педиэи жили на равнине, паралии на побережье, диакрии в горах. Первые занимались преимущественно земледелием, вторые рыболовством и торговлей, третьи скотоводством.

Все невольно обратились в ту сторону, где теперь явственно раздались протяжные звуки сигнального рожка. В одно мгновение Килон и его товарищи бросились к стене Акрополя и устремили взоры вниз в ту котловину, где находился город. Там теперь, где за минуту всё было погружено в непроницаемый мрак, показалось множество огней. С Акрополя ясно видно было, что большая толпа вооружённых людей с зажжёнными факелами в руках двинулась по направлению к крутому подъёму в крепость. На стенах её в то же мгновение снова раздался звук сигнальных рожков и послышалось бряцание оружия: то воины, прилёгшие у костров отдохнуть, спешили приготовиться к кровавой встрече.

Килон уже хотел было скомандовать «в строй!», как внимание его было отвлечено странным движением, происшедшим в рядах осаждавших. Из толпы воинов с факелами отделилась величественная фигура старца в широком светлом хитоне и с масличной ветвью в руках. При свете огней Килону не трудно было узнать в этом старике своего злейшего врага, самого архонта-эпонима Мегакла, всюду распускавшего слух, что Килон заботится не об освобождении народа, а преследует личную цель — стать афинским тираном наподобие того, как его тесть Феаген овладел соседней Мегарой.