Элмер Гентри
Шрифт:
Она молчала. Он слышал лишь гнусавый говорок Арта Николса:
– А не включить ли нам в программу негритянские песни? Встряхнем публику, а? Что вы на это скажете?
И ее сонный ответ:
– Ох, не надо об этом сегодня.
Потом - опять голос Арта:
– Выйти, пожалуй, на площадку, подышать свежим воздухом.
– И вожделенное место подле Шэрон освободилось для витающего в облаках Элмера.
Волнуясь, он опустился на скамью. Она сидела усталая, поникшая, но тотчас выпрямилась, взглянула на него в полумраке и со сдержанной учтивостью, которая была обидней всякой грубости, потому что так говорят с чужими, произнесла:
–
– Я знаю, сестра Фолконер. Вагон переполнен, и я только чуточку отдохну, пока нет брата Николса, разумеется, если вы разрешите. Не знаю, помните ли вы меня. Я… мы с вами разговаривали в вашем шатре в Сотерсвилле. Пастор Гентри.
– А-а!
– равнодушно отозвалась она. И тотчас добавила: - Ах, да, тот пресвитерианский священник, которого выгнали за пьянство.
– Это совершеннейшая… - Он заметил, что она пристально наблюдает за ним, и догадался, что сейчас рядом с ним не святая, не деловая женщина, а совсем новая Шэрон, доступная и насмешливая. И, восхищенный, продолжал: -…совершеннейшее заблуждение! Я тот ученый богослов, которого выставили за то, что он целовался с регентшей церковного хора в субботу.
– О, это было неосмотрительно с вашей стороны!
– А! Значит, и вам человеческое не чуждо!
– Мне-то? Я думаю! Даже слишком.
– И вам иногда надоедает?
– Что именно?
– Быть знаменитой мисс Фолконер, не иметь возможности зайти в аптечную лавку за зубной щеткой, не рискуя услышать завывание аптекаря: "Хвала господу, у нас есть роскошные щетки, двадцать пять центов штука, аллилуйя!"
Шэрон прыснула.
– Надоедает, - убаюкивающе журчал он, - что не имеешь права уставать, как, например, сегодня, что рядом нет поддержки и опоры!
– Полагаю, дорогой преподобный брат мой, что это надо понимать как великодушное предложение быть мне поддержкой и опорой!
– Нет. Я бы не посмел! Я вас боюсь до смерти. Вы не только красивы… нет! Дайте же объяснить, какое впечатление вы производите на коллегу-проповедника… не только красивы, не только поразительно артистичны и хладокровны, но к тому же, кажется, и умны!
– Нет. Чего нет - того нет, умишком не вышла. Одни чувства. В этом-то и беда моя.
Голос ее теперь звучал уже не сонно и очень дружелюбно.
– Но подумайте, сколько грешных душ вы привели к раскаянию! Это ведь вознаграждает за все, правда?
– Да, наверное… О да, конечно! Только это одно и важно. Только… Скажите: что с вами все-таки случилось на самом деле? Почему вы отошли от церкви?
Он заговорил, очень серьезно:
– Я учился на старшем курсе Мизпахской духовной семинарии, но уже имел свой приход. Увлекся одной девушкой. Не скажу, что, дескать, она меня завлекла. В конце концов мужчина должен сам отвечать за глупости, которые совершает. Но, во всяком случае, ей, конечно… словом, ее забавляло, что по ней сходит с ума молодой священник. И потом она была так прелестна! Очень похожа на вас, только не такая красивая, куда там, и притворялась, будто страшно интересуется церковными делами - на это я и попался. Вот… Короче говоря, мы обручились; я только и думал что о ней да как мы славно заживем, как вместе будем трудиться во славу господа. Ну, а раз вечером прихожу и застаю ее в объятьях другого! Это так меня подкосило, что… О, я пытался и все такое, но просто не мог продолжать работать - и ушел на время. На новой службе дела пошли неплохо. Но сейчас
– О, простите, мне очень жаль!
– Она ласково погладила его по руке.
Подошел Сесиль Эйлстон, взглянул на ник далеко не благостным взглядом.
Когда они подъезжали к Линкольну, Элмер уже держал ее руку в своей и говорил:
– Бедное дитя, милое, усталое дитя!… - и - Вы не позавтракаете со мной? Где вы остановитесь в Линкольне?
– Знаете что, брат Гентри…
– Элмер!
– Ох, без глупостей, пожалуйста! Не пытайтесь воспользоваться тем, что я так измучена и что мне нравится иной раз побыть просто человеком…
– Шэрон Фолконер, вы ровным счетом ничего не поняли… Я восхищаюсь вашим талантом, вашим самоотверженным служением господу, но больше всего восхищаюсь тем, что вы - фигура, вы большой человек, а не обыденный, узкий профессионал-святоша. Вы сами отлично знаете, что иногда вам бывает приятно вести себя просто, говорить, не выбирая выражений. А сейчас вам слишком хочется спать, и вы не можете судить, нравлюсь я вам или нет. Поэтому я и хочу встретиться с вами за завтраком, когда сон не будет туманить эти дивные глаза…
– Хм! Звучит довольно искрение, кроме последней фразы… Эта, безусловно, не раз бывала в употреблении. Знаете, а вы мне нравитесь! Вы так бесподобно нахальны, так изумительно неразборчивы в средствах, так восхитительно невежественны! В последнее время мне приходилось слишком много бывать в благочестивом обществе. Эта глубокая уверенность в том, что вы способны меня пленить, очень забавна! Смешная вы личность, право… А остановлюсь я в отеле Антлерс, и, кстати, не старайтесь получить номер рядом с моим. Я фактически сняла целый этаж. Итак, встретимся в отеле за завтраком в половине десятого.
Спал он плохо, но все-таки рано вскочил и тотчас занялся своим туалетом. Побрился, опрыскал свою пошловатую красивую физиономию туалетной водой "сирень" и привел в порядок ногти, сидя в спортивных трусах и в майке в ожидании, когда принесут его новый костюм, который он отдал погладить. В жизни его, недавно вялой и скучной, появилась новая цель; вот почему дерзкие глаза его ярко блестели и упруго играли сильные мускулы, когда он проходил по мраморному с позолотой вестибюлю отеля Антлерс и остановился у дверей ресторана, поджидая Шэрон. Она спустилась вниз, свежая, в белом полотняном платье с синей каймой. Здороваясь, они рассмеялись, как добрые товарищи по озорным проделкам. Весело взяв ее под руку, он прошел мимо шушукающихся подавальщиц, взволнованных появлением знаменитой проповедницы слова божьего, и со знанием дела заказал завтрак.
– У меня блестящая идея, - сказал он.
– Сегодня мне надо уехать отсюда, но в пятницу я вернусь в Линкольн. Что, если б мне выступить в пятницу вечером на вашем собрании в роли бизнесмена, который обрел спасение души? И поговорить эдак с полчаса о практической, трезвой, разумной, выраженной в долларах и центах выгоде пребывания во Христе с точки зрения коммерции?
– А говорите вы хорошо?
– Сногсшибательно.
– Что же, быть может, и неплохая идея. Да, определенно! Кстати, вы чем занимаетесь? Грабежом?