Элмер Гентри
Шрифт:
Нередко им крепко доставалось за это от Шэрон, но чаще она добродушно закрывала на все глаза. Да и слишком уж она была поглощена деловыми совещаниями с Элмером, чтобы должным образом следить за тем, что творится на вечеринках.
Лили Андерсон, бледненькая пианисточка, была недовольна. Она говорила, что надо ложиться пораньше и раньше вставать, что следует чаще ходить и устраивать домашние молитвенные собрания. Ей отвечали, что это уж чересчур, что нельзя так много требовать от людей, когда они уже отработали свои три часа в день и смертельно устали. Она напоминала
Вслед за днями, когда корнетист Арт Николс и скрипач Адольф Клебс поднимались в десять утра с такой тяжелой головой, что им приходилось сразу же опохмеляться, наступали другие дни, когда Арта и Адольфа охватывало истерическое благочестие, и они молились и каялись каждый в своей комнате и с дрожью в голосе завывали в священном экстазе, пока Шэрон наконец не выходила из себя и объявляла, что "неизвестно, что еще лучше - когда тебя ночью будит пьяный дебош или вопли "аллилуйя". Но все-таки при случае она купила для них портативный фонограф и много пластинок с церковными гимнами и зажигательными танцами.
Хоть близость Шэрон почти убила в Элмере потребность в других возбуждающих средствах - табаке, алкоголе и отчасти в сквернословии, - все же прошел почти год, пока тяга к ним окончательно исчезла. Но мало-помалу он обрел полную уверенность в своих силах, в том, что ему обеспечена блестящая карьера на поприще служения богу. Честолюбие стало доставлять ему ощущения более сильные, чем алкоголь, и, уверовав в собственную добродетель, он был очень доволен собою.
То было праздничное, радостное, солнечное время. У него было все: его любимая, его дело, были слава и власть над людьми. Когда они выступали в Топике, мать Элмера приехала из Парижа послушать его. И когда она увидела, как ее сын держит речь перед двухтысячной толпой, тяжелые и мрачные сомнения, терзавшие ей душу с того дня, как он был изгнан из Мизпахской семинарии, рассеялись.
Теперь он чувствовал, что нашел свое место на земле. Евангелисты Шэрон признали его как своего второго руководителя, как человека более смелого, сильного и ловкого, чем любой из них, кроме Шарон, и следовали за ним, точно верные псы. В мечтах он уже видел тот день, когда женится на Шэрон, возглавит дело вместо нее, лишь изредка разрешая ей выступать в качестве приманки для публики, и сделается одним из крупнейших евангелистов Америки. Он нашел свое место; теперь, если ему случалось встречаться с собратьями-евангелистами, пусть даже самыми знаменитыми, он был доволен, но нисколько не робел.
Разве он и Шэрон не познакомились с таким прославленным евангелистом, как сам доктор Хауард Бенкок Бинч, этим величайшим из баптистов, сторонником буквального истолкования библии, директором "Школы проповедников истинного писания", издателем "Стража Вертограда", автором "Грубейших ошибок
Доктор Бинч оказался в Джолиете во время выступлений Шэрон проездом в Эбнер-колледж, куда направлялся в связи с присвоением ему шестой ученой степени доктора богословия. Он позавтракал вместе с Шэрон и Элмером.
– Скажите, доктор Бинч, какие гимны, на ваш взгляд, действуют сильнее всего, когда призываешь к покаянию?
– спросил Элмер.
– Что ж, скажу вам, брат Гентри, - тоном знатока отозвался его собеседник.
– Я считаю, что на простые сердца ничто так не действует, как "Таков, как есть" и "Иисус, я возвращаюсь в отчий дом".
– Боюсь, что не согласна с вами, - запротестовала Шэрон.
– Мне кажется… Хотя, разумеется, у вас, доктор Бинч, и опыта и таланта куда больше…
– Вовсе нет, дорогая сестра, - возразил доктор Бинч, бросив на Шэрон плотоядный взгляд, при виде которого у Элмера заныло сердце от ревности.
– Вы молоды, но мы все отдаем должное вашему дарованию.
– Очень вам благодарна. Но я хочу сказать вот что: это чересчур вялые гимны. Мне представляется, что надо выбирать гимны зажигательные, от которых ноги ходят сами, как в танце, и несут вперед, прямо к скамье покаяния.
Забыв проглотить кусок жареной свинины, доктор Бинч добродетельно воздел свою дряблую белую руку.
– О сестра Фолконер, как меня огорчает, что вы употребляете слово "танец" в применении к евангелическому собранию! Что есть танец? Танец есть преддверие ада! Сколько невинных девушек встретили в танцзале соблазны, которые ввергли их в пучину страшного порока!
В течение двух минут - в тех же выражениях, какими пользовалась и сама Шэрон, - доктор Бинч просвещал их относительно танцев, закончив горячим призывом:
– Я умоляю вас не говорить, что ноги несут грешников к скамье покаяния, "как в танце"!
– Знаю, доктор Бинч, знаю. Я имела в виду освещенный писанием смысл: ведь сказано же, что "Давид плясал перед господом".
– Нет, мне думается, что тут смысл совсем иной. Жаль, что вы не знаете древнееврейского. Это слово надо бы переводить не "плясал", но "был движим духом".
– Неужели? Я и не знала. Я этим выражением воспользуюсь.
Все трое помолчали с ученым видом.
– Доктор Бинч, а какие приемы, по вашему мнению, вернее всего побуждают людей идти к алтарю, когда они не желают подчиниться святому духу?
– Я всегда для начала предлагаю поднять руки тем, кто желает, чтобы за него молились.
– Да? А не лучше ли предложить им встать? Раз уж человек встал на ноги, ему гораздо легче выйти в проход и подойти к алтарю. Когда он просто поднимает руку, он может и опустить ее раньше, чем вы его заметите. Мы дали указания нашим распорядителям, что как только кто-нибудь встает, они сразу подскакивают и предлагают: "Брат, может быть, пройдете вперед, пожмете руку сестре Фолконер и примкнете к защитникам Иисуса?"