Эльминстер в ярости

Гринвуд Эд

Маленький человечек качнулся вперёд, но ещё не успел упасть, и этого мгновения как раз хватило, чтобы вернуть шлем на место. За миг до того, как Мартин Аватнар рухнул лицом вниз, будто крупная свежая камбала, которую со шлепком бросили на разделочную доску, чтобы превратить в фарш для рыбного соуса.

Обладатель кочерги бесшумно растворился, и в коридоре воцарилась могильная тишина. Она продержалась какое-то время, прежде чем вдалеке раздался далёкий стук сапог, бегущих в ночи в правильном — или в неверном, зависит от точки зрения — направлении.

Мартин Аватнар был человеком скрупулёзным и холодно-вежливым.

Это входило в его обязанности, но обязанности эти он выполнял слишком уж хорошо. Поэтому никто в замке Ирлингстар его не любил. Даже личные слуги. Что же до заточённых здесь благородных пленников, они не слишком-то жаловали любых тюремщиков. Так что, когда двое заключённых наткнулись на тело Аватнара, не стоило ожидать, что они станут сильно по нему горевать. На самом деле, если бы не стражник, сопровождавший этих двоих и поспешивший осмотреть распластанную на камнях фигуру в доспехах, они быстро бы забрали у тела ключи и оружие. Но раз уж не вышло, два лорда просто наклонились поближе, чтобы убедиться, что облачённый в сияющие доспехи сенешаль Ирлингстара мёртв, ухмыльнулись, удостоверившись в этом, затем прислонились к ближайшей стене, сложив руки на груди и наслаждаясь поднявшейся среди тюремщиков суматохой.

— Я просто опустошён из-за этого, - весело произнёс один из заключённых.

— О?
– подхватил другой.
– Я глубоко скорблю.

— Опустошён, да? Меня когда-то опустошили, - оскалился третий, присоединившись к ним.

— Убирайтесь отсюда, - прикрикнул на них стражник.
– Это всех касается.

Ни один из заключённых лордов не двинулся с места.

— Шевелитесь, - приказал стражник.
– Уходите.Сейчас же.

— А иначе что?
– насмешливо поинтересовался один из лордов, широко раскрыв глаза, изображая преувеличенный испуг.

— Иначе я посчитаю вас его убийцами и казню на месте, - спокойно ответил стражник, наполовину вытащив меч из ножен.
– Прежде, чем вы успеете передать весточку своим семьям или кому-либо ещё.

Заворчав, трое лордов как можно медленнее оторвались от стены, разбрасываясь грубыми жестами и оскорблениями, и отступили. Но недалеко.

Глядя на них и не убирая руку с рукояти меча, страж отпер дверь и ударил в тревожный гонг, находившийся в кладовой за нею. Затем он встал над телом, хорошенько его рассмотрев.

Дела в замке пойдут скверно.

Они уже были достаточно плохи, и если он чему-то и научился за годы своей службы, то прежде чем пойти на лад, ситуация в Ирлингстаре станет хуже.

Намного хуже.

Маленькое глазное яблоко, как всегда, висело в воздухе сразу за пределами его досягаемости. Безмолвный взгляд насмехался над ним.

Мрелдрейк пытался не смотреть на него, но всё равно каждый миг чувствовал тяжесть чужого внимания, пытаясь ловко и аккуратно управлять своей новой магией. Несколько последних заклинаний превратились в суматошную, потную возню.

Это было сложно, храст его подери! Сжать пустой воздух в острое, режущее лезвие уплотнённой силы, в сконцентрированную вокруг

его собственной воли кромку, чтобы он мог «видеть» её на любом расстоянии, сквозь прочные стены и другие не пропускавшие взгляда барьеры. Такая кромка способна была резать камень, если за ней стояла достаточно сильная воля.

Куда более сильная, чем та, которой, похоже, обладал Рорскрин Мрелдрейк. Даже испытывая отчаяние или суровую решимость. Всякий раз, когда он подводил дрожащее лезвие силы к стене или к полу, заклинание рассыпалось, а он шатался, хватаясь за раскалывающуюся от боли голову, полуослепший от неожиданного потока слез, забывая, где он находится и что пытается сделать.

Прямо сейчас в голой комнате, очень похожей на ту, где был заточён он сам, по другую сторону прочной на вид стены свободно бегала курица. Поклёвывая, не торопясь, даже взмахивая крыльями… пока его кромка силы гонялась за ней в попытках обезглавить.

Казалось, это такой простой приказ: «Отруби голову вон той птице».

Образ комнаты снова покачнулся перед мысленным взором Мрелдрейка, и он с проклятием попытался в очередной раз собрать воздух в острое, чистое лезвие. И… сумел. Он промок от пота, быстро терял силы, а эта храстова курица, кажется, собиралась взлететь!

Птица снова замахала крыльями, поднимаясь в воздух и громко кудахтая. Она пронеслась по комнате, вихляя влево-вправо, поднимаясь и опускаясь. Казалось, что курица насмехается над ним, как и бдительный глаз в воздухе.

Сдохни, проклятая птица, сдохни!

Мрелдрейк яростно обрушил на курицу свою силу воли, взмахнув незримым клинком вверх.

Курица покорно приземлилась, сложила крылья, моргнула и начала клевать.

Она подняла голову, сделала несколько шагов, огляделась — и снова опустила голову за долю мгновения до того, как клинок Мрелдрейка промчался сквозь место, где только что находилась куриная шея.

— Нееет, тлуинова маленькая харрука!
– завопил он, и образ соседней комнаты снова задрожал перед его мысленным взором. Клинок силы начал распадаться, дрожать и готов был рассыпаться.

— Нет! Не сейчас!

В резком приступе ярости он снова сузил клинок и повернул его, не беспокоясь о том, зарубит ли курицу или заставит умереть от удушья, забрав весь до последнего вздоха воздух в комнате для своего лезвия. Эта курица обречена!

Клинок, ещё тоньше и острее прежнего, полетел вниз. Курица опустила голову, чтобы поклевать, сделала два медленных шага вперёд, не выпрямляясь, затем неожиданно попятилась, чтобы заморгать и с довольным видом оглядеться.

И тогда-то он наконец попал в неё — и срубил голову с лёгкостью сильного ветра, так, что курица даже не пикнула. Окровавленная голова с приземлилась позади с мокрым шлепком, когда его обострённое сознание ринулось вперёд, и комната вокруг завертелась, задрожала… и исчезла.

Мрелдрейк сполз на пол, истощённый. Едкий пот заливал ему глаза. Он снова увидел перед собой собственную тюремную камеру. Тайная дверь, о которой до сегодняшнего дня ему было неизвестно, связывала его комнату с той, где он только что отрубил голову курице. Дверь медленно отворилась сама по себе, открывая крошечный, безголовый комок перьев, лежащий в луже крови.