Элнет
Шрифт:
— И хорошего тоже не видели! — выкрикнул кто-то из задних рядов.
— Дайте мне сказать, потом вы будете говорить, — повысил голос староста. — Панкрату Иванычу нужен приговор общества, чтобы записаться в общину нашей деревни.
— Так он небось после приговора землю потребует? — опять перебил кто-то старосту.
— Конечно, крестьянина без земли не бывает, — пояснил Павыл Япар.
— А вы думаете, за здорово живешь, что ли, вам три ведра водки выставили? — поддержал Павыла кто-то из приятелей.
Этот момент Григорий Петрович посчитал самым удобным для выступления. Он встал и спросил:
— Миряне, разве у вас имеется
Григорий Петрович говорил совсем тихо, но его услышали в самых дальних углах.
— Какая там лишняя, — отозвался от печки Яшай, — самим не хватает.
— Нет лишней земли! Нет! — закричали люди.
— Тогда я удивляюсь вам, миряне, — продолжал Григорий Петрович. — Почему же вы хотите выделить землю чужому человеку? Ведь землемер вам лишнего куска не нарежет. Сколько у вас было земли в разных местах, ровно столько же он отрежет вам в одном месте.
Панкрат Иваныч съежился, поджал губы, его маленькие глазки широко раскрылись, а тощая козлиная бородка задралась вверх.
Григорий Петрович, не обращая внимания на лавочника, — продолжал:
— Я, миряне, не советую вам принимать в общество постороннего человека.
Но тут лавочник не вытерпел:
— Ты, Григорий Петрович, сам здесь посторонний человек, твоего совета общество не спрашивает. Раз ты учитель, так и учи ребятишек в своей школе, а мир учить ты еще молод.
— Учителю место в школе! Нечего ему делать на сходе! — кричит Павыл Япар.
— Знамо, нечего учителю тут делать! — орут Япаровы дружки.
К столу протолкался Егор Пайметов:
— Соседи, на наш сход пришел человек умный, ученый. Этому радоваться надо. Умный человек и умный совет даст. Григорий Петрович верно говорит: нашей земли нам самим не хватает…
— А этот каторжанин откуда взялся! — взревел Япар. — В Сибири земли много, зачем сюда ехал? Здесь твоей земли нет!
— Нет! Нет! Нет земли каторжнику!
— Соседи! — вышел к столу Пашай. — Егор в Сибирь попал не за то, что убил человека…
— Он царя хотел убить! Его и на сход нельзя пускать! — кричали Япар и его приятели.
— Гнать его отсюда!
— В шею!
— Тише, соседи! Так нельзя! Уж ежели Егора сам царь простил, не нам ему грехи поминать, — громко сказал коренастый мужик с красивой окладистой бородой. — Только ведь мы собрались нынче не про Егора говорить, дело в том, что Панкрат Иванович просит мирского согласия на вступление в наше аркамбальское общество. Вот об этом нам и надо посоветоваться, давать свое согласие или не давать?
— Вот, вот, я то же самое говорю, — подхватил староста.
— Дать!.. Дать!..
— Не давать!.. Не давать!..
Панкрат Иваныч зачерпнул вторую кружку водки и протянул ее Япару:
— Начинай, Павел Архипыч!
Япар принял кружку в обе руки. Он выпил водку, как воду, одним глотком.
За Япаром к кружке протянули руки еще несколько мужиков. Им наливал уже не сам лавочник, а его батрак. Сам же Панкрат Иваныч тем временем уговаривал отведать водки старосту и писаря…
И зеленый змий одолел… Мужики столпились вокруг бочки. Бабы вытащили из-за пазух свои бутылки, мальчишки-подростки встали в очередь…
Григорий Петрович, опустив голову, вышел из караулки. За ним ушли Егор, Яшай и еще три-четыре человека…
Панкрат Иваныч положил в карман заготовленный заранее мирской приговор и повел старосту и писаря к себе. А в караулке шумела пьянка.
4
Прошел
— В том, что случилось, есть и хорошая сторона, — сказал Василий Александрович. — Панкрат хитер. Он получил право на свой пай аркамбальской земли. Свой «пай» он заставит выделить и отрезать одним наделом. Возле своего надела попросит дать землю и Япару. Япаров участок он рано или поздно тоже приберет к рукам. Там, глядишь, и земля других бедняков, вроде Япара, тоже перейдет к Панкрату. Конечно, жаль бедняков, да что поделаешь: без такого наглядного урока многие не способны понять истинную суть «доброты» богатеев. Столыпинская реформа обострит классовую борьбу. Кто первый выделится из общества? Кулак, потом тот, кто собирается уходить из деревни в город. Некоторые бездельники, вроде Япара, будут стараться получить надел для того, чтобы продать его. Многие безземельные крестьяне уйдут в город на фабрики и заводы, в городе прибавятся рабочие руки, положение городских рабочих ухудшится. Начнутся волнения, забастовки. И в деревне среди крестьянства изменится положение. Вышедшие на хутора кулаки займут лучшие земли, что озлобит крестьян, и они почувствуют в кулаке врага, против которого надо бороться. Кроме того, царь и Дума, поддерживая во всем кулаков, разоблачат себя в глазах бедняцкой крестьянской массы, среди крестьян будет расти недоверие к царю. В России появятся миллионы батраков и крестьян, доведенных до нищеты, до полного разорения. И когда городской пролетариат поднимется на борьбу против самодержавия, то разоренная крестьянская масса поддержит выступление пролетариата и под руководством рабочего класса тоже поднимется на борьбу за улучшение своей жизни. Пусть сейчас Панкрату Ивановичу удалось обмануть аркамбальских мужиков, они очень скоро поймут этот обман. Конечно, и нам нельзя сидеть сложа руки. Помочь аркамбальским крестьянам скорее прозреть должны вы, Григорий Петрович, и ты, Егор. Вы — марийцы и знаете свой народ лучше нас. Мы с Зоей Ивановной возьмем на себя работу среди русских: я на стекольном заводе, среди рабочих, Зоя Ивановна по деревням, среди крестьян.
Григорий Петрович и Егор были согласны с предложением Василия Александровича. Григорий Петрович взял на себя перевод революционной литературы на марийский язык. Помимо этого он решил, что будет вести агитацию среди старших учеников и читать в школе крестьянам книги. Разрешение на просветительные беседы можно будет как-нибудь выхлопотать у начальства. А Егор станет объяснять мужикам политику царского правительства и рассказывать при каждом удобном случае — на работе, на гулянке — о борьбе, которую ведут революционеры против богачей и царя.
Жизнь Григория Петровича текла по трем руслам одновременно. Одна жизнь в школе, где он обучал ребятишек грамоте, следуя циркулярам и программе, присылаемым из учебного округа. Другая жизнь — революционная работа. И третья — личная жизнь. Его личная жизнь пошла по такому пути, что он даже думать боялся, куда этот путь его заведет и что его ждет впереди. Григорий Петрович влюбился в Тамару.
Григорий Петрович понимал, что дочь бывшего богатого помещика, ставшего ныне земским начальником, и сын бедного марийского крестьянина не ровня друг Другу.