Эм + Эш. Книга 1
Шрифт:
Я постучалась в закрытое окошко — тишина. Решив, что она отлучилась по какой-нибудь надобности и вот-вот вернётся, я прождала её всю перемену, а затем и половину третьего урока. При этом здорово рискуя, что мимо пройдёт отец и увидит меня. Он, к счастью, не проходил, но и она так и не появилась. Я сунулась к техничкам — вдруг там её застану. Но все как вымерли. Ни в подсобке, ни у завхоза никого не обнаружила.
Я уж думала вернуться на уроки не солоно хлебавши, когда заслышала в вестибюле шаги. В первый миг напряглась — вдруг отец, но шаги были неспешные, ленивые. Отец так не ходит, он вечно чеканит как на плацу. Вскоре в поле зрения появился Шаламов. Меня он, конечно же, тоже заметил через решётку и, конечно
— От кого прячешься? — спросил он, еле сдерживая ухмылку. Когда-нибудь спрошу у него, решила я, почему при виде меня его вечно тянет усмехаться. Уж какой-какой, а смешной я себя никогда не чувствовала.
— От тебя, — огрызнулась я, пряча за агрессией смущение. Сама не знаю, почему я так его стесняюсь. Может, из-за той журнальной истории? В ответ он снова усмехнулся, теперь уж не сдерживаясь.
— Плохо прячешься.
В вестибюле снова раздались шаги, я невольно встрепенулась и встревоженно посмотрела в ту сторону, откуда кто-то вышагивал, между прочим, с той же твёрдой, уверенной торопливостью, что и отец. Но это оказался Андрей Геннадьевич. Он почти пронёсся мимо, но в последний миг заметил меня и притормозил.
— Эмилия? Ты что здесь? Домой уходишь? Заболела, что ли? — обеспокоился физрук.
— Нет, я просто… — я даже не знала, что и сочинить. Врать я не мастак, тем более с ходу.
— А, ну хорошо. Начало в шесть, помнишь?
— Да-да, конечно, — заверила я.
— Приходи пораньше, — попросил он и помчался дальше.
Я взглянула на часы — через пятнадцать минут звонок с урока.
— Так ты сбегаешь! Молоде-е-ец! — Ухмылка Шаламова стала ещё наглее. — А папа в курсе?
Я взглянула на него с ненавистью и решительно направилась к двери. Лучше и в самом деле вернуться в класс. Не очень-то хотелось выслушивать насмешки Шаламова, да и ждать эту подгулявшую гардеробщицу надоело ещё полчаса назад. Но он попятился и встал в проём, преградив мне путь рукой. Я чуть не налетела на него по инерции, остановилась буквально в нескольких сантиметрах. А он ещё и вперёд наклонился. Я тотчас отшатнулась, чувствуя, как лицо предательски заливает горячий румянец. А он смотрел в упор, разглядывал меня всё с той же гадкой усмешкой и видел, прекрасно видел моё смущение. И это его так явно забавляло, отчего становилось ещё больше не по себе.
— Дай пройти, — потребовала я. Вернее, хотела потребовать, но голос прозвучал сипло и беспомощно.
Этот даже не подумал сдвинуться с места. Я кашлянула и произнесла уже гораздо твёрже.
— Пропусти!
— А то что? На таран пойдёшь? Силой меня возьмёшь? — глумился он. — Ну давай, иди, бери.
Какой таран?! Я даже помыслить себе не могу, чтобы приблизиться к нему, а уж тем более коснуться.
Он склонил голову набок, не сводя с меня насмешливых глаз. От его взгляда сделалось очень неуютно. Теперь и уши полыхали, и даже веки горели. Нет, что за дурная реакция на него? Отчего я при нём всякий раз чувствую себя словно монашка в мужской бане? Да я даже при Боре так не паниковала и не смущалась никогда. А тут — хоть сквозь землю… Нечто подобное, наверное, чувствует человек, у которого на пляже спёрли всю одежду, а ему, несчастному, приходится в таком виде на глазах у всех шлёпать домой.
Я не выдержала — отошла к окну и повернулась к Шаламову спиной. Нужно отдышаться, успокоиться, реанимировать выдержку, будь она неладна. Как раз за окном пейзаж что надо — монотонный и унылый: серое небо, мокрый асфальт, жёлтые листья в лужах. Но внутри всё сжалось и не отпускало, а спину и затылок будто так и жгло. Хотелось оглянуться и в то же время не хотелось. Чёрт, какая глупая ситуация! Да нет. Будем честны, ситуация тут ни при чём, это я себя веду глупо. А больше всего бесит, что никак не могу взять себя в руки.
Всё-таки я оглянулась и… обомлела. То есть сначала
— Давай номерок, — он просунул руку сквозь решётку. С трудом соображая, я достала номерок и вложила ему в ладонь. А ещё через пару минут он, проделав тот же путь через решётку только в обратном направлении, спрыгнул в вестибюль и вручил мне мою куртку. Носком кроссовки он нечаянно зацепил вьюн, и на каменный пол вестибюля упал оборванный стебелёк с нежно-зелёными листочками.
— Спасибо, — пролепетала я как воспитанный человек. Он же, как невоспитанный, ничего не ответил, сунул руки в карманы, развернулся и ушёл, оставив меня осмысливать произошедшее.
Дома я честно пыталась уснуть, но только проворочалась зря полтора часа. Внушала себе, что нужно расслабиться, что мне необходимо отдохнуть перед игрой — тщетно. В голове роились всякие мысли, и вовсе не про грядущую игру. В душе откуда-то зародилось и накрепко засело неясное, томительное беспокойство.
В конце концов не выдержав, взялась за книгу. Чтение всегда помогало мне отвлечься, но не сейчас… С огромным трудом, через силу, я продиралась сквозь текст в общем-то коротенькой повести «Старик и море», иногда перечитывая дважды, а то и трижды одно и то же место. Странно, Хемингуэя мне советовала мама, и обычно вкусы у нас совпадали. А тут — все эти описания скудного быта и убогой жизни старого рыбака, насквозь пронизанные унылым духом, вызывали у меня отторжение.
После нескольких напрасных усилий вчитаться, я плюнула и отложила книгу до лучших времён. Если таковые настанут. Для души я вообще-то люблю читать то, что интересно, а скучной и правильной литературы мне и по программе хватает. Один Горький чего стоил! После Хема ничего серьёзного читать уже не хотелось, а в домашней библиотеке никакого лёгкого чтива родители принципиально не держали. Разве что собрания Кристи и Дойла, которые я прочла от корки до корки ещё классе в седьмом или даже шестом. И тут я вспомнила про журнальчик, который мне дала пару дней назад Светка Черникова — её мама выписывает ворох всякой прессы, а она в свою очередь подсовывает мне то, что самой понравилось. Мои родители тоже когда-то раньше выписывали для меня и «Пионер», и «Костёр», и «Ровесник», но Светкин журнал «Мы» — маленький, толстый, в глянцевой обложке — отличался от привычных и по формату, и по оформлению. И, как оказалось, по содержанию тоже. Номер был за март позапрошлого года, и на обложке красовался размалёванный парень в кожаной жилетке с наклёпками.
Я бегло пролистала журнал без особого энтузиазма — рассказики, стихи, душецелительные беседы о вечном и тут же — откровенные письма в редакцию о любви и первом сексе. Хотела уже отложить журнал в сторону, как случайно остановилась на повести неизвестного мне автора — Николая Спицына, «Искры в камине». И неожиданно втянулась так, что оторваться не могла, пока не дочитала. Классе в седьмом я с таким же упоением проглотила «Милого Эпа», «Вам и не снилось», «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Здесь тоже про первую любовь. И класс до боли на наш похож. Даже свой «Житько» имеется — Вадик Туровский, в народе — Турок. Только он не толстый, но характер точь-в-точь. И ажиотаж вокруг модных шмоток тот же. И парень, Юрка Шапошников, главный герой, чем-то напомнил меня. Он, как и я, старался никогда и никому не показывать своих истинных эмоций. И любовь свою скрывал до последнего.