Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
Но бывают обстоятельства, когда сегодня сказанное слово назавтра уже звучит абсурдом: Петр Панин, которого императрица грозила усмирять, вскоре будет ею же призван на усмирение Емельяна Пугачёва. Это случится в то время, когда затрясутся основы империи, когда «казанская помещица», как впоследствии кокетливо нарекла себя Екатерина, и «московский барин», почувствовав общую опасность для трона, а стало быть, и для сословных интересов правящего класса, – два непримиримых врага – миролюбиво протянут друг другу руки. И тогда-то, в самом финале событий, осуществится заветная мечта Петра Панина: он
Екатерина только что вернулась из Царского Села, куда выезжала с Григорием Орловым на тетеревиную охоту. Поездка, длившаяся двенадцать дней, была не особенно удачна. Во-первых, князь Орлов, навсегда потерявший в её лице любимую женщину, был, так сказать, не в своей тарелке: он позволял себе дерзить Екатерине или, наоборот, падал к её ногам и умолял восстановить невозвратно утраченное между ними счастье. Во-вторых, в покоях Екатерины было не особенно тепло и дымили печи. В-третьих, и сама охота, кроме чрезмерно льстивых услуг егерей и свиты, не могла принести ей радости. Так, на охоте в Баболовском парке Екатерина дала всего пять выстрелов, из коих три, по её предположению, она наверняка промазала, а между тем, как доказательство её удачной стрельбы, ей преподнесли шесть убитых тетеревей.
– Но ведь я всего пять раз выстрелила…
– Это ничего не означает, ваше величество. С одного выстрела вы, государыня, срезали сразу двух сидевших на березе тетеревей. Это-то удивительно! – с жаром тряс головой и жирными щеками Лев Нарышкин. – С вашим величеством могла бы соперничать лишь одна богиня Диана.
Екатерина, изумленная таким лганьем, взглянула на льстеца с укором, на её глазах даже навернулись слезы.
Вызванный из деревни Бибиков сидел в кабинете Екатерины как на иголках. За его смелые суждения Екатерина стала относиться к нему с некоторой холодностью, и вот – он вызван ко двору. К чему бы это?
– И чтоб на глаза ко мне не дерзнул показаться! – крикливо говорила Екатерина расстроенному графу Чернышеву, собиравшему со стола подписанные государыней бумаги. Когда Екатерина давала важные распоряжения или кого-либо распекала, голос её был властный, отрывистый. – Он, этот горе-генерал Кар, черт его возьми, не поправил дело, а напортил! Что скажут иностранные при нашем дворе послы? Какую эху будет иметь за границей его мерзкий поступок? Это ты мне подсунул его, Захар Григорьич, вот теперь и выкручивайся.
– Государыня, вы же сами изволили знать, – оправдывался Чернышев, – что все опытные генералы на войне.
– А вот опытный генерал! – воскликнула Екатерина, показав глазами на Бибикова, у которого сразу вытянулось лицо и стало замирать сердце. «Ой, пошлют меня кашу расхлебывать!» – с горечью подумал он.
– Болен? Но у тебя есть лекарь, лечись на месте, – продолжала нервно выкрикивать императрица, пристукивая табакеркой о стол. – Мало войска у тебя? Но дожидай, пришлем… А чтоб с позором сбежать… И в такое время… Он забыл долг пред отечеством, забыл присягу и замест подвига, замест усердия и мужества, позорно, без разрешения, ретировался. Нет, это
Подобные мизерабли получать жалованье не имеют права. А посему, любезный граф, изволь заготовить мой указ Военной коллегии, чтоб Кара немедля уволить и дать апшид. Ну, а какие полки ты намерен послать против этой зловредной толпы каналий?
– Сей вопрос еще не решался, – пожал плечами Чернышев.
– Пошли-ка князю Волконскому полк из Ладоги, а то Москва сидит без военных людей вовсе. А Бранту пошли немедля особую цедулу, дабы он взял все предосторожности к охранению нашей Казанской губернии от заразы. Ну, прощай! И я тобой тоже не есть довольна, Захар Григорьич. Ты с небрежением и вяло действуешь.
Чернышев выслушивал речь императрицы, потупившись и стоя. Затем поцеловал протянутую ею руку и ушел.
– Александр Ильич, голюбчик, – обратилась она к Бибикову. – Ну вот, если бы ты был на месте Кара да, боже упаси, захворал?..
– Я всему прочему предпочел бы смерть на посту, государыня!
(Впоследствии, в далекой Бугульме, Бибиков с содроганием сердца вспоминал эту фразу.) – Да, да, – прорекла Екатерина. – Тако думают и так ответствуют своим государям истинные, со светлой головой, государственные мужи. – И, помолчав, как бы давая время приготовиться к ответу, она сказала:
– Голюбчик, Александр Ильич, я на вас имею виды. (Сидевший против Екатерины Бибиков опустил сложенные на груди руки и нервно шевельнулся в кресле.) Вы пока поезжайте исправить свои семейные дела, а после я вас покличу.
(Бибиков встал, и выразительные глаза его округлились.) – Неинако, как тебе доведется туда скакать и маленько перевидаться с маркизом Пугачёвым.
Как ты полагаешь? – снова перейдя на интимное «ты», закончила Екатерина и с выжидательной улыбкой заглянула в его лицо.
– Ваше желание для меня закон, его же не прейдеши… Смею ли я возражать, государыня.
– Очень смеешь, очень смеешь… Я тебя люблю, Александр Ильич, и, пожалуйста, возражай!
– Нет, государыня… Хотя и горько мне, что я иным часом уподобляюсь сарафану…
– Что сие значит? – продолжая улыбаться, с нетерпеливым, чисто женским любопытством воскликнула Екатерина. – Я не понимаю твой иносказательный намек… Будь друг, поясни.
– Ваше величество, – поднял брови Бибиков, – да нешто вы забыли песенку?
Шесть лет тому назад, когда императрица путешествовала в Казань, Бибиков был в её свите на галере «Волга». Екатерина держала себя со всеми, в особенности с Бибиковым, необычайно просто, поэтому он сейчас и позволил себе по отношению к императрице некоторую фривольность.
– Так вот не казните меня, а выслушайте, песенка старинная… – Он подшибился рукой и негромко, но с ужимками, запел фальцетом, подражая певуньям-бабам:
Сарафан ли мой, дорогой сарафан!Везде ты, сарафан, пригождаешься;А не надо, сарафан, – ты под лавкой валяешься.