Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
– Ась, ась? Благодарствую… В гости, мол, приезжайте, в Берду…
Саблея, нестивал. Шурум-бурум, шох-ворох…
Татары провожали их, как самых наипочетных гостей, дружными залпами из самострелов. Атаманы в ответ дали прощальный салют из своих пистолетов.
Был предутренний час. Лобастая луна стояла высоко, окруженная яркими звездами, как новый среди гривенников рубль. Просторы голубели. Тишина.
Только каргалинские собаки, разбуженные выстрелами, все еще побрехивали вдали.
– Братцы-атаманы! –
– Батюшка хош и не мене тебя пил, – сказал Пугачёв, – а вот, брось на дорогу шапку, я на всем скаку дно ей вырву.
– А ежели не того… не вырвешь?
– Тогда назови меня никудышным псом!
Лысов, пьяно раскачиваясь в седле, помчался вперед, швырнул в снег шапку – в лунном свете она ярко чернела на голубом сугробе. Пугачёв вынул из-за пояса пистолет, гикнул и, вихрем проносясь мимо шапки, выстрелил в нее. Шапка подпрыгнула и, как черная курица, распустила крылья. Все захохотали. Митька Лысов подцепил пикой шапку – на снегу остались клочья мерлушки – кой-как надел её на лысую голову, по-злому сказал:
– Ну и черт ты, батюшка!.. Не иначе, как с анчуткой неумытым знаешься… Ведь шапка-то дорогая, новая… Пес ты и есть, а не царь!
Отъехавший Пугачёв этих дерзких слов не слыхал. Безбородый, похожий на скопца, Максим Горшков, сверкнув прищуренными глазами, громыхнул Митьке басом:
– Ты дурнинку-то эту брось!
– А то что? – задышливо спросил Митька Лысов и с мстительной ухмылкой уставился в спину удалявшегося Пугачёва.
– А вот что! – крикнул суровый Овчинников. – Ссадим тебя с коня да хороших лещей по шее надаем…
Не слушая его, стиснув зубы, Митька нагнулся, гикнул – и пику наперевес – полным карьером помчался на Пугачёва. Тот, ничего не подозревая, ехал впереди ровным шагом. Чуя недоброе, атаманы ринулись вслед Митьке, заполошно кричали:
– Берегись, батюшка! Берегись, ваше величество!
Но было уже поздно. Налетевший Митька с силой ударил Пугачёва пикой в левую лопатку. Пугачёв держался в седле крепко, как дуб в земле, он только клюнул носом и схватился за шапку, а Митька Лысов от сильного ответного толчка кувырнулся прямо в снег, как сброшенный с воза куль.
Остро отточенная пика легко вспорола толстый меховой чекмень Пугачёва и смаху уперлась в стальную, поверх рубахи кольчугу. Все соскочили с коней: Почиталин, Творогов, Витошнов, Горшков, Яким Давилин, Овчинников.
Все окружили Пугачёва. Пегая кобылка Лысова, переступив всеми четырьмя ногами, повернулась к своему хозяину и с удивлением глядела на него, поверженного в снег, влажными, светящимися глазами, как бы силясь спросить, по какой причине его угораздило в сугроб?
– На сей раз прошибся ты, Лысов, – сказал Пугачёв спокойным, застуженным голосом. – Не добыл кровушки-то моей.
– Здоров
– Нетути. Как видите, невредим!
– Вставай, чертяка! – грозно, хором, закричали на Митьку.
Тот повалился Пугачёву в ноги, сквозь шапку без дна мутно блеснул под луной лысый череп.
– Спьяну, спьяну это я, – вопил он. – Прости, надежа-государь, прости, милостивец!.. Ведь мне попритчилось, что я под Оренбургом Матюшку Бородина пикой-то пырнул. – Лысов лил пьяные слезы, но волчьи глаза его были трезвы, жестки.
– Как повелишь поступить с ним, ваше величество? – спросил Яким Давилин…
– Встань, Лысов! – сказал Пугачёв, взглянул на Митьку и брезгливо сплюнул. – Встань, да другой раз не окаянствуй. Не окаянствуй, говорю!
Лысов, кряхтя, поднялся, с нахальцем взглянул в лицо казаков: «Что, мол, много взяли?» – и с быстротой росомахи вскочил в седло. Его кобылка, видя, что все пришло в порядок, удовлетворенно встряхнула хвостом и с игривостью повела глазом на гнедого Пугачёвского жеребца.
Неспешной бежью все тронулись в путь.
– Воля твоя, батюшка! – хмурясь, проговорил Овчинников. – А Лысову надлежало бы всыпать для порядку.
– Нет мне охоты идти на комара с рогатиной, – ответил Пугачёв раздраженно.
Лысов запыхтел, сравнялся с Пугачёвым и, притворно всхлипнув, прогнусил:
– Ты завсегда, ваше величество, кровно обижаешь меня. Вот опять… комаром обозвал.
– Какой там комар, ты вошь! – вскричал атаман Овчинников. – А ну, покажи руки, сними рукавицы! – Снова все остановились. – Давилин с Почиталиным, сдерните-ка с него рукавички-то козловые.
На пальцах Лысова заблестели крупные, в драгоценных каменьях, перстни.
– Откуда взял? – сурово спросил Лысова Пугачёв.
– А уж это мое дело… Не из твоих сундуков, что в подполье у себя держишь.
– То не мои сундуки, а государственные, – повысил Пугачёв голос. – Я вчерась из них три тысячи рублей Шигаеву выдал на жалованье казакам. Ты, супротивник, опять в щеть идешь?
– Не я, а ты, батюшка, в щеть-то идешь, – заикаясь и гнусавя, стал выкрикивать Лысов. – Ты за всяко-просто обиду мне чинишь… Много на мне обид твоих, батюшка! Я то все помню…
– Засохни, гнида! – заорал на него Овчинников и пригрозил нагайкой.
– Сам засохни, хромой черт, бараньи твои глаза! – огрызнулся Митька и, выпустив поводья, стал истерично бить себя кулаками в грудь. – Накипело во мне!.. Дайте мне обиду выкричать! Меня тоже погоди обижать-то!.. Я полковник! Я выборный полковник!.. За меня войско заступится…
– Вот в войсковой канцелярии мы тебя спросим, откудов кольца-то добыл, – поднял голос и молчавший до того Почиталин, но, сразу сконфузясь, покраснел, как девушка.