Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
В соседней комнате послышались грузные шаги коменданта.
– Мать, выйди-ка сюда…
Крепкая, приземистая комендантша сорвалась с места и, звеня висевшими у нее за поясом ключами, проворно выкатилась за дверь.
– Лидка, на… – и мальчик, косясь на дверь, сунул сестре записку. – От него это…
Лидия развернула вчетверо сложенную четко написанную бумажку и прежде всего отыскала подпись: «Тимофей Падуров». Сердце её болезненно сжалось, густые брови в изумлении приподнялись. «Несравненная, бесценная
Её рука с недочитанным письмом упала на колени, кончики побледневших губ обвисли, веки задрожали, голова поникла.
– Чего, чего, чего он пишет-то? – подметив волнение сестры, зачастил смутившийся Коля.
Но вот в спальню мрачной тенью, шатаясь, вошла комендантша. Закрыв пригоршнями мокрое от слез лицо и шатаясь, она завыла:
– Кормилец-то наш, желанный-то наш, отец-то наш…
– Маменька! – обомлев, вскочила Лидия. – Маменька, что стряслось?
– Чистое белье надел… К смерти приготовился…
Женщины бросились друг дружке на шею, громко зарыдали.
– Да ну вас совсем, – часто замигав, жалобно сказал мальчик, острые плечи его быстро поднялись и опустились. – Бабы какие… Воют и воют целый день… – Он укоризненно покосился на женщин, но глаза его вдруг залились слезами. Он бросил копье, сорвавшимся цыплячьим голосом закричал:
– Только и плачут, только и плачут!.. – и, кривя рот, всхлипывая, побежал к выходу.
– Стой, Николенька, – поймал его вошедший в спальню отец.
Полковник был в новом мундире, при всех орденах. Седые волосы всклокочены, мужественное лицо бледно, губы подергивались, меж бровями вертикальная врубилась складка.
– Ну вот… Только вы ничего не опасайтесь… Ну вот… страшного ничего. Крепость устоит да еще и побьет супостатов-то. А все ж таки… на всякий случай… По закону христианскому благословить хочу. Ну, Лидочка…
Дочь, вся сотрясаясь, опустилась на колени, обняла ноги отца, прижалась пылавшей щекой к его новым, начищенным ботфортам со шпорами.
Мальчик стоял тут же. Он старался осмыслить происходящее. Но слезы застилали свет. Он видел, как лицо сестры исказилось мукою, как у отца дрожат колени и подергивается правая щека. Мальчик шевельнул плечами и вытер отсыревший нос рукавом рубахи.
Трижды перекрестив и поцеловав дочь, старик Елагин обратился к жене.
– Прощай, старушка, – выдохнул он и громко зафыркал носом. – Да ты не страшись. Бог милосерд. Все обойдется, как нельзя лучше. Тридцать лет прожили с тобой. Прощай, старенькая… – В широкой груди его захрипело.
– Прощай, Федор Павлыч, прости меня.
– Прощай, касатка моя!
– Прощай, Федор Павлыч, батюшка! – Какими-то отрешенными глазами она с благоговением смотрела в его лицо, как на икону. Он обнял
Полковник подозвал сына. Мальчик быстро справился с собой, перестал плакать и, вплотную придвинувшись к отцу, стал рассматривать изящные, с золотом и эмалью, кресты на груди отца.
– Ну вот, Николай… Ты мужчина. Не куксись.
– Я ничего… я… я…
– Учись, слушайся, уважай старших. Завсегда будь мужественным, храбрым. А как подрастешь, имей попечение о сестре, о матери. – У старого полковника кривился рот, трепетало правое веко. – И… завсегда будь верен царю, отечеству… как и отец твой… Прощай.
Пять сотен оренбургских казаков приказанием Билова рассыпались по степи. Сбоку, то бросаясь вперед, то возвращаясь, гарцевал сотник Падуров.
Этим маневром Билов рассчитывал задать мятежникам страх: пусть видят злодеи, сколь велика сила защитников.
Стал гулять ветерок, пыль понеслась, хвосты лошадей задирались в сторону крепости. На вал, к тому месту, где было начальство, взобрался козлиной тропинкой священник в эпитрахили, с крестом и евангелием. Он прочел краткую молитву, окропил пушки и воинов, осенил крестом Билова с Елагиным, офицеров и всех защитников. Коля таскал за ним кадило и медный кувшин со святой водой.
– Отец Симеон, осените святым крестом казаков в поле, – громко сказал Елагин. – Глядите, на них набегают мятежники.
Действительно, подскакав к отряду Падурова сажен на тридцать, Пугачёвские всадники дали по казакам ружейный залп. Два казака упали, задетая пулей лошадь, взлягивая задом, понеслась по степи и брякнулась на землю.
Отец Симеон высоко воздел руки с крестом и, троекратно осеняя поле брани, во всю мочь запел:
Взбранной воеводе – победительная!Яко имущая державу непобедимую…От всяких нас бед освободи, да зовем ти…Наблюдавший в подзорную трубу Билов вдруг заорал не своим голосом:
– Ах он… так его! Измена!.. О бог мой… Измена… Стреляйте в него, стреляйте!.. Пушка! Пушка!..
– Измена! – закричал и Елагин.
«Измена, братцы, измена…» – прошумело по всему гарнизону.
– Измена! – крикнул не то испуганно, не то восторженно и семилетний Коля, улепетывая домой с известием, которым он собирался удивить мать и сестру. – Измена, измена! Падуров злодеям передался. И все казаки. Измена!