Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
– Вот видите, люди саженное поленье укладывают в кучи и кладут их то встояк, то влежку, то встояк, то влежку. Через это получается «костер».
Его закрывают со всех сторон хворостом, обсыпают землей, а сверх всего дерном обкладывают. На маковке дыру оставляют да сбоку дыру, чтобы, значит, тяга завсегда жила. Как сбоку подожгут, огонь-то и заберется в середку, да шибко-то не горит там, а мало-мало тлеет, и по этому самому поленья в костре не горят, а чахнут, через что уголь образуется… Ну, тут уж мастер не зевай, а доглядывай,
От «костра» валил дым, копоть, смрад, щипало глаза, захватывало дыхание. Казаки стали чихать и кашлять, из глаз у них катились слезы; казацкие лошади фыркали, мотали головами, пятились прочь.
– Вот так работка! – с горестным оживлением прогнусавил Хлопуша. – Мы тут раз дыхнули – и расчихались, а энтим людям день-ночь тут бытовать доводится.
И он оглядел всех их, кому на протяжении долгой зимы неотступно приходилось работать у «кострища», подкидывать землю там, где начинал пробиваться огонь, ходить по этому огненосному кургану, оправляя его.
– А другой-то курень далеко? – спросил дядя Митяй собравшихся в поход углежогов.
– А эвот-эвот, не будет и версты, – загалдели углежоги.
Вдруг как раз в той стороне, где соседний курень, раздался неистовый рев и крики.
– Ой, беда стряслась! – прислушиваясь к нараставшему гулу голосов, засуетились конные и пешие. И все бросились туда напрямки, через лес.
Поляна. Такой же огромный, перекрытый землей и дерном «кострище». Из черного склона буйное пламя пышет, с другого бока и с вершины густейший валит дым. А возле «кострища» орут, бестолково копошатся перепуганные люди, суют в пламенную пасть обуглившиеся жерди, кричат: «Хватай! Хватай!»
Смельчаки карабкаются по откосу, пытаясь подобраться к огненному провалищу. «Снегу, снегу давай! Воды!» Но снегу еще мало, воды один ушат, а до речки версты три.
– Что стряслось-то? – откинув с лица сетку, закричал с коня подскакавший Хлопуша.
Народ наперебой закричал:
– Двое провалились, отец да сын… Петриковы! С-под Тамбова приписаны, дальние…
– Братцы! – скомандовал своим Хлопуша. – Рой к чертовой матери всю печку, спасай души!
– Что ты, что ты, начальник? – прихлынув к Хлопуше, завопили углежоги. – Разроешь – все угодье спортишь, да нам с конторой-то и не расчесться… Загинем в кабале, сожрут нас демидовские приказчики.
– Завод ныне не Демидова, а царский! Царь все простит! – бросал с седла Хлопуша.
– Чего мутишь? – крикливо возражали ему. – Давно ли завод царским стал? Окстись! Демидова это завод, вот чей. Не дадим рушить. Ребята, гони орду! Дуй кольями!
– Стой, дураки! – завопил Хлопуша. – Христианские души в огне гибнут!
– Они гибнут – и нам погибать? Не дадим рушить!
Пока шла словесная перепалка, расторопные казаки с башкирцами, руководимые Митяем, выхватили из полымя крючьями обуглившийся труп старика, а из другого дымящегося
– Марья, очнись! Очнись, Марья! – отхаживали неподвижно лежавшую на земле женщину – жену старика и мать парня. – Зашлась, сердешная… Бабы, пособляйте!.. Трите пуще снегом загривок-то ей! Ах ты, господи…
И вдруг, очнувшись, женщина метнулась к «костру», с нечеловеческой силой взнесла себя на самый его верх, вскинула руки, как пловец, готовый броситься в воду, и, страшно завопив, исчезла, поглощенная огненной бурей.
Толпа охнула, окаменела. Затем поднялись бешеные крики, лютость охватила всех:
– Круши печь! Разметывай! Разметывай!..
К «костру» бежали казаки, башкирцы, углежоги – кто с чем. И не успел Хлопуша прийти в себя, как от печи остались лишь вороха охваченных дымом поленьев да огненных углей.
В сторонке лежала обгоревшая женщина, её выхватили из раздернутого «костра», но уже бездыханной.
А вокруг пылал новый, иной костер: бушевала людская ярость.
– Душегубы! Кровососы! – ревели голоса углежогов. – Хватит, братцы, с нас! Бери топоры, гони коней!.. Идем к царю-батюшке.
Толпа Хлопуши выросла до полутораста человек. Углежоги ехали на подводах, устроившихся в угольных коробах. Был вечер. Проблеснули звезды.
Дядя Митяй сказал:
– Слышь, Хлопуша?.. Ты, может статься, с отрядом-то на ночевку где нито расположишься, ну а я на завод махну, упредить надобно.
Он стегнул коня и пропал за поворотом извилистой дороги.
Вскоре в лесной глуши замаячили костры. А на самой опушке, прячась за старую сосну, высматривал проходивших людей рослый, одетый в полувоенную форму человек.
Хлопуша первый приметил солдата и крикнул ему:
– Чего шары-то выкатил? Эй ты, вылазь!
– А вы что за люди? – окрикнул солдат и, взяв ружье наизготовку, вылез из-за дерева. Но, увидав большую толпу вооруженных всадников, скрылся в чащобе.
– А-а-а! – удивленно протянул высокий углежог-старик, присмотревшись с коня к тускло светившимся кострам вдали. – Да ведь это беглые, у огнищ-т. Глянь, сколь их, сердешных, наловили-то…
– Айда на выручку! – не долго думая, скомандовал Хлопуша; он взмахнул плетью и двинулся к кострам. – Окружай, братцы!
За ним бросились казаки, башкирцы. От костров грохнули два выстрела.
Задетый пулей, упал с коня башкирец.
У Хлопуши не было ни ружья, ни пики, он выхватил из-за пояса безмен с чугунным граненым шаром на конце и, скакнув через костер к стрелявшему, разбил ему голову. Солдат рухнул тут же.
– Сдаемся, сдаемся!.. – видя направленные на них пики, взголосили солдаты – заводские стражники и сыщики. Их было человек двадцать. Шершавые стреноженные лошаденки их топтались рядом.