Емельян Пугачев (Книга 2)
Шрифт:
– Вот что, братейник, – сказал Овчинников, – выйди-ка ты да почисти моего коня.
Ермилка взял скребницу со щеткой и тотчас же удалился. Овчинников, улыбчиво прищурив на Ненилу серые глаза, погрозил ей пальцем, молвил:
– А ты, слышь, толстая, не шибко батюшке-то досаждай великатностью-то своей женской, а то ты, краснорожая, присосешься, как пиявица, тебя и не оттянешь. А ему силушки-то на иные подвиги потребны.
Ненила бросила ухват, подбоченилась и зашумела, надвигаясь грудью на Овчинникова:
– Да ты что это, атаманская
– Экая ты глупая! – засмеялся Овчинников и присел к столу. – Лучше дай-ка мне перекусить чего нито малость.
– Знаю я твою малость, – брюзжала Ненила. – Тебе бараний бок подай – ты и его за присест умнешь. Любите вы, атаманы, батюшку обжирать, в расход казну вводить.
Ворча, она все же кинула гостю рушник, а на стол поставила миску со снедью.
Овчинников, уплетая жареные куски баранины с кашей, говорил:
– Надобно жизнь батюшке устроить попышней да поприглядней. Поди, скучает он по этой… по Харловой-то?
– И не думает, – азартно заговорила Ненила. – Он арапельником кажинную ночь её учил.
– Ну, уж и кажинную…
– А что ж, не правду говорю? Учил, да не выучил, зря только утруждался.
– Вот ужо надо будет предоставить сюда штучки две опрятных женщин, смазливеньких, – заговорил, отрыгивая, атаман, – чтоб обихаживали его величество, как полагается во дворце: и постель прибирать, и одежу подать да почистить. А то не по-царски он живет. Страмота!
– И не смей, и не смей, Андрей Афанасьич! – замахала на него руками Ненила. – Сама управлюсь… И не смей!
– Так ты же на кухне…
– И на кухне, и около батюшки. Я и разуть-обуть могу, я и в баньку могу свести… А чего ж такое? Он царь, я его раба. Его ублажать бог повелел.
Ненила вдруг вскинула голову, прислушалась: в верхнем этаже заскрипела дверь на кухонную лестницу, вслед послышался голос Пугачёва.
– Ненила, эй! Портянки-то просохли?
– Просохли, твое величество, просохли! – закричала снизу Ненила и засуетилась. – Отвернись скореича, Афанасьич, переодеться мне.
Горбоносый Овчинников, улыбаясь одними глазами, отвернулся к окну.
– Хотя бы зановесочку какую повесить, так не из чего. И переодеться негде, – говорила Ненила, торопливо меняя на себе платье.
Озорник Овчинников попытался было повернуться к ней, но дородная курносая красавица сердито заорала:
– Не пялься, пучеглазый! А нет, клюкой по харе съезжу… не посмотрю, что ты атаманишка! – Она быстро надела новую черную юбку, быстро накинула шелковый шушун с пышными сборами назади, повязала по черным волосам алую ленту, ополоснула руки, освежила водой разгоряченное лицо, сорвала с шеста портянки, подскочила к зеркальцу, заглянула.
А сверху снова нетерпеливый, властный голос:
– Да ты чего там, телиться, что ли, собралась?! С кем это лясы точишь?
– Бегу, бегу! – и Ненила, сотрясая лестницу, потопала наверх.
Вскоре направился
Обедали втроем: Пугачёв, Падуров и Овчинников. Говорили о делах, о том, что завтра же надо отправить небольшие отряды в помещичьи села Ставропольско-Самарского края: барские запасы пощупать да на зиму в Берды провианту подвезти, а главное – мужиков на дыбки поднять.
– А как с барами мужики управятся, пускай к нам, в наше войско идут, – сказал Овчинников.
– Высочайших указов надобно поболе изготовить, да чтоб попы в церквах народу оглашали, – проговорил Пугачёв. – Ты, Падуров, подмогни Ванюшке Почиталину бумаги-то писать. Эх, Николаева нету!..
И, только начали «по второй», зазвенела за окном лихая казацкая песня, с гиком, с присвистом.
Стоявший при дверях Давилин бросился на улицу и, тотчас вернувшись, доложил:
– Максим Григорьич Шигаев из похода вертанулся, сто десять казаков с верхнеяицкой линии привел.
– Добро, добро! Покличь сюда полковника, – оживился Пугачёв и подошел к окошку. На улице уже сгустились сумерки, валил хлопьями мокрый снег, и ничего там нельзя было разглядеть.
Вошел Шигаев, а с ним молодой казак Тимофей Чернов.
Шигаев перекрестился на старинную икону, мазнул концами пальцев по надвое расчесанной бороде и, отдав поклон застолице, сказал:
– Здорово, батюшка, ваше величество! Здорово, атаманы!.. Хлеб да соль!
– Милости просим, будь гостем! – и Пугачёв дал знак рукой Ермилке. – Подмогни полковнику!
Чубастый Ермилка и вошедшая с киселем из облепихи рослая Ненила разом насели на покашливавшего Шигаева. Он был в дорожном, поверх кечменя, архалуке из верблюжины. За дальнюю дорогу архалук насквозь промок, сильно осел, не было возможности стащить его с вытянутых рук Шигаева.
– Ну, прямо как припаялись рукава-то! – надсадливо пыхтела Ненила.
– Потряхивай, потряхивай! – хрипел и кашлял полковник. – Ой, легче!
Ненила с Ермилкой работали, как два грабителя при большой дороге: архалук трещал по швам, полковник от дюжей встряски мотался во все стороны. Но, слава богу, все обошлось не надо лучше: архалук уже висел на гвозде, а двое помогавших, и особливо сам Шигаев, дышали во всю грудь, будто приморившиеся кони.
– Присядь покамест, полковник, отдохни.
– Ну, а ты, молодец, с чем пожаловал? – обратился Пугачёв к молодому казаку Чернову, смирно стоявшему, каблук в каблук, подобно каменному изваянию.
Вид казака самый воинственный: мужественное, открытое лицо, большие рыжие усы, начисто бритый подбородок.
– Осмелюсь доложить, мы Сорочинскую крепость взяли, – гаркнул казак, при каждом слове вздергивая головой и крепко взмигивая, как от сильного света.
– Кто это – мы? – прикрыв правый глаз, уставился Пугачёв на молодца.