Емельян Пугачев (Книга 3)
Шрифт:
– Постой, постой, – шепотом сказали офицеры, словно испугавшись, как бы их не подслушали за версту опасные проезжие.
– Бегите! – закричал вдруг Долгополов. – Смерть нам всем! Дозвольте, сумочку с казной подсоблю нести…
Притаившись за амбаром и выглядывая из-за угла, все трое наблюдали движение за рекой Пугачёвской силы.
Вот новый отряд в двадцать четыре человека с поднятыми пиками, за ним – запряженная тройкой лошадей богатая коляска, за ней две кибитки тройками, далее опять отряд человек в тридцать, в две шеренги, со значками и знаменами. Следом пылила добротная рать,
– Да, народу у злодея немало… Не иначе, как близко к двум тысячам, – выходя из укрытия, проговорил Галахов.
А Рунич по молодости лет, не посоветовавшись с Галаховым, огорошил Долгополова такими словами:
– А что, Остафий Трифоныч… Ежели, по примечанию вашему, это Пугачёв со своей армией, то, чего лучше, мы вас отсюда и отпустим.
«Хм, отпустим… А денежки?» – подумал Долгополов. Он взглянул на Рунича с ожесточением и в сердцах бросил:
– Ха! Вот как… Видно, вам хочется, чтоб нас всех повесили? Я сам разумею, когда предлежит мне к Пугачу идти…
Разговор оборвался. Все трое снова сидели на бугре, провожали взглядом проезжавшую рать. Солнце еще стояло довольно высоко. Густая пыль долго клубилась по ожившей дороге, мертвенная степь наполнилась необычным движением. Очевидно, проехавшая армия в питании не нуждалась, иначе фуражиры Пугачёва не преминули бы заглянуть в станицу, где комиссия поджидала коней.
Галахов, покусывая густые усы и нахохлив брови, раздумывал над только что, как в сновидении, промелькнувшей пред его глазами необычной картиной.
Так вот каков этот грозный самозванец! Оптические стекла зрительной трубы приближали в двадцать пять раз, а до Пугачёва всего было не более полутора верст, значит – Галахов рассматривал «царя» на расстоянии каких-нибудь ста шагов. Ему запомнилось смуглое чернобородое лицо, горделивая осанка всадника, рост и поступь могучего солового коня. Каким-то древнерусским богатырским эпосом пахнуло на Галахова со степных просторов Волги, будто он воочию увидал и запечатлел навек ожившую русскую сказку об Илье Муромце или Микуле Селяниновиче с их железными дружинами. Вот он, русский народ, творец истории! «Уж ты гой еси богатырь степной!..» – хотелось крикнуть вдогонку всаднику на соловом скакуне, но рассудительный офицер, руководствуясь служебным долгом, вдруг резко оборвал возникшую в его душе сумятицу, и его глаза снова стали суровы, замкнуты.
– Черт возьми, – сказал Рунич, – ежели даже разбитая армия идёт у него в таком порядке, то…
– То, – перенял Галахов его мысль, – нам, несчастным, вряд ли удастся изловить разбойника!
– Не сумневайтесь, дело наше верное! – в раздражении кинул Долгополов и собрался еще что-то сказать, но не сказал, сердито отмахнулся.
Комиссия Галахова, двигаясь не особенно быстро, наконец достигла города Царицына. Комендант крепости, полковник Цыплетев, сообщил, что двадцатитысячная армия
Галахов, в свою очередь, рассказал Цыплетеву, как на глазах комиссии Пугачёвская армия проследовала мимо одной из станиц.
– А в Дубовке нам сказали, – продолжал Галахов, – что Пугач разгромил команду подполковника Дица и что сам Диц убит, а его команда частью порублена, частью попала в плен. И сколько-то пушек злодей захватил.
– Сие тоже правильно, был грех, был! – вздохнул Цыплетев. – Да, глядя правде в глаза, надо прямо сказать: неплохо дерется Пугачёв…
– Но ведь Михельсон-то не единожды бивал его…
– И будет бить… Разве у Пугачёва войско? Сброд, лапотники! – воскликнул с озлоблением полковник, не замечая противоречия в своих высказываниях.
На другой день, неожиданно, прискакал в Царицын генерал-поручик Суворов с адъютантом Максимовичем и слугой.
А к вечеру явился со своим корпусом и «победитель забеглого царя», подполковник Михельсон. Он тотчас же начал своих солдат переправлять в ладьях и баркасах на луговую сторону Волги, чтоб выступить в погоню за Пугачёвым. Но, узнав, что командовать корпусом прислан Суворов, Михельсон передал ему своих людей и, чрез день роздыха, выехал к главнокомандующему, графу Панину.
Комиссия, представившись Суворову, просила разрешения следовать за его корпусом.
– Ну что ж, – сказал Суворов, – у меня тысяча да вас трое, авось схватим молодца! А ты кто? – ткнул он пальцем в Долгополова.
– Казак, ваше превосходительство.
– Да уж, полно, казак ли? Не пономарь ли беглый?
– Казак… Яицкий казак, – промямлил Долгополов.
– С ружья палить можешь? Саблей можешь? Пикой можешь?
– М-м-могу, – страшась, как бы генерал не учинил ему проверку, едва слышно вымолвил Долгополов и закатил глаза.
– Как во фрунте стоишь?! – резко крикнул Суворов. – Пятки вместе, носки врозь! – затем, обратясь к Галахову:
– А вы, гвардии капитан, извольте быть готовы со своей комиссией завтра с утра к амбардации на тот берег, в Ахтубу!
Комиссия перегнала в ночь две свои кибитки за Волгу, а рано утром вместе с Суворовым отправилась на тот берег в особом карбасе.
Суворов был неразговорчив, сумрачен, но на месте не сидел: то мерил шестом воду, то, схватив весло, помогал гребцам. Долгополов жался к сторонке: он явно страшился Суворова.
В Ахтубе, после непродолжительного завтрака у хозяина шелковичного завода Рычкова, Суворов сел на приготовленную саврасую казачью лошадь, взял в руки плеть, поклонился всем и в сопровождении одного донского казака пустился вверх по луговой стороне Волги нагонять свой корпус. А сто пятьдесят донских казаков оставил он в Ахтубе, в ариергарде, с приказом выступить им через три часа.
Галахов со своим вестовым, гренадером Кузнецовым, решил следовать с ариергардом, а Руничу с Долгополовым и гренадером Дубилиным приказал ехать следом за Суворовым. Сума с казною, к немалому соблазну Долгополова, была вручена Руничу.