Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
Пугачёв вел сражение, а Чумаков, передвигая с места на место пушки, имел расчет подальше заманить Валленштерна, отрезать его от крепости и раздавить. Крепость оставалась позади верст на пять, Берда же, куда, заманивая противника, помаленьку отступали Пугачёвцы, стояла от них всего верстах в двух-трех. А уже был в исходе пятый час, скоро лягут сумерки.
Валленштерн устрашился многочисленного, на прекрасных лошадях, врага, которому он никак не мог противопоставить свои легкие полевые части, сидевшие на заморенных клячах. По ходу боя он ясно
Он злился, он негодовал на Пугачёвцев — уж который раз ему приходится с позором отступать — но и на сей день для него иного исхода не было.
Отступление Валленштерна походило на бегство. Пугачёвцы с таким проворством со всех сторон наскакивали на врага и, сделав свое дело, снова уносились в степь, что отряду Валленштерна было бы несдобровать, если б на выручку не подошел со своими казаками Мартемьян Бородин.
Сильно потрепанный отряд Валленштерна, пробиваясь сквозь назойливую конницу неприятеля, вскоре ушел под защиту крепостных пушек, и Пугачёвцы свое преследование прекратили. Валленштерн без всякой пользы для дела потерял тридцать два человека убитыми, девяносто три ранеными и четыре пушки.
Эта новая, уже третья за короткое время, блестящая победа радовала Пугачёва.
Он передал взмыленного коня Ермилке, забрался на бугор и сел на большую удобную корягу. У него побаливала голова, он с утра почти ничего не ел, возбужденные продолжительным боем силы его просили отдыха. Он расстегнул нагольный полушубок, нахлобучил на глаза лохматую шапчонку, достал из кармана кусок баранины да круто посоленный ломоть хлеба и принялся с аппетитом есть.
Мороз был слабый. Спустились сумерки. Через серую муть видно было, как вдали, на крепостном валу, один за другим зажигались костры. А по снежному полю, то здесь, то там, темнели небольшие разъезды Пугачёвцев.
Они подъезжали к какому-нибудь трупу, раздевали его догола, ехали к другому мертвецу. Иные трупы они подвязывали к хвостам лошадей и волокли в Берду. Пугачёв видел, как во многих местах, пособляя лошадям, люди перли на себе через увалы пушки.
Вот всадник скачет от орудия к орудию, что-то кричит, размахивая руками. Это, должно быть, Чумаков. Вот впереди кирпичных сараев другой всадник, на белом коне, а по бокам его — двое. Это Овчинников со своими ординарцами.
И третий, необычный… Зоркий Пугачёв подметил его еще издали, почти от самой крепости. Он скакал во весь опор, нашпаривая рослого коня нагайкой. Время от времени он на минуту приостанавливался возле Пугачёвцев, о чем-то спрашивал их и снова мчался вмах. Вот он ближе, ближе и — прямо к Пугачёву.
— Эй, казак! — хриплым, взволнованным голосом бросил он сидевшему на коряге оборванцу. — Где государь?
— Я государь, — прожевывая баранину, равнодушно ответил Пугачёв.
— Подь к черту! — буркнул всадник. — Его всурьез спрашивают, а он…
— и обиженный всадник
Готовясь проглотить разжеванный кусок, Емельян Иваныч уставился вслед складному детине. А тот, подскакав к ближайшим из Пугачёвцев, крикнул:
— Где государь?
— А эвот-эвот, на пригорке-то сидит, на коряжине-то.
— Который? Вот тот?
— Ну да… Он самый и есть государь-ампиратор.
Изумленный всадник растерялся, опять подъехал к Пугачёву и снова, уже с колебанием и некоторой робостью, спросил его:
— Вы… государь?
— Экой ты дурень, братец! — ответил Пугачёв. — Я ж тебе сказывал давеча, что я и есть — кого ищешь. Что надо?
Всадник соскочил со взмыленного коня и, ведя его за собою в поводу, твердым шагом подступил к Пугачёву.
— Ваше величество, — сказал он, сдерживая взволнованный голос. — Я офицер Андрей Горбатов… из Оренбургской крепости…
— Ага… от Рейнсдорпа, что ли? — спокойно откликнулся Пугачёв, кладя на всякий случай руку на рукоятку сабли. — Сдаваться, что ли, надумали там? Ась? Бумага имеется?
— Ваше величество! Могу ответ держать за себя лишь. Так что решил я послужить вам верой и правдой.
— Аа-а… Ништо, ништо господин офицер! — ничем не выдав своего смущения по поводу иного оборота дела, вымолвил Пугачёв. — Ежели без коварства слово держишь, изволь — служи.
— Можете испытать меня, ваше величество.
— Ништо, ништо, — повторил Пугачёв, цепко приглядываясь к рослому, белокурому, с темными глазами молодому человеку. «Вот это офицер!.. Не то что мошенники чернышевские», — подумал он и спросил:
— А чего ж на тебе не офицерский мундир, а чекмень казацкий?
— Казацкую экипировку приобрел в Оренбурге я, на базаре, государь…
Чтоб сподручней было бежать.
— И то верно. Какой чин на тебе?
— В Петербурге имел чин капитана, но по суду разжалован в прапорщики и выслан в Оренбург на службу.
— О! — повеселел Пугачёв. — Видно, одна у нас с тобой судьба: и меня, братец, двенадцать годков тому назад в Питере-то такожде разжаловали… из царей. Да вот, как видишь, господь опять призвал меня сесть на вышнее место, а добрые люди помогли тому. За что же тебя пообидели, друг?
— Накрыл я, ваше величество, с поличным нашего казнокрада-полковника.
А у того большие связи, я же человек мелкого калибра. Виноватый оправдался, а мне от нашего правосудия довелось пострадать, государь.
— Ах, негодяи! — произнес, улыбаясь, Пугачёв. — А во всем повинна насильственно восшедшая на престол супруга моя. Зело много она развела всяких корыстолюбцев да мздоимцев… А ты, видать, человек бесхитростный, честный. Таких уважаю… Ну, ладно, Горбатов, ладно, брат! — Пугачёв поднялся, дал выстрел из пистолета. К нему подскакали ближайшие казаки.
— Проводите-ка, детушки, господина капитана в штаб — на слове «капитан» он сделал ударение — да велите моим именем Почиталину, чтоб немедля квартиру сыскал ему.