Емельян Пугачев. Книга 2
Шрифт:
— Клюнуло, батюшка, клюнуло!
Он сипло дышал и щурился на огоньки свечей.
— Ты о чем, дед? — спросил Пугачёв. — Что там у тебя клюнуло!
— А мучица-то, пять мешочков-то, — оглаживая пудовой рукой бороду, ответил Пустобаев. — Клюнуло, говорю… Как на приваду… Сей минут прибегли оттедова, с Оренбурху, четверо штукатуров, да три сапожника со всем струментом, да мастеров слесарного цеху человек шесть, тоже со струментом, да восьмнадцать человек солдат с ружьями, с порохом, да пятьдесят два наших яицких казачишек, при них четыре бабенки, ваше величество. Ур-ра, батюшка, ура!.. — скосоротившись, заорал вдруг Пустобаев и замахал
— Видал, Максим Григорьич? А ты муки жалел…
Пустобаев вытер кулаком слезы на глазах и восторженно сказал Пугачёву:
— Ну, батюшка, твое царское величество! Сатана хитер, а ты, не во вред тебе будь сказано, похитрей сатаны будешь…
Пугачёв опять захохотал, послюнил пальцы и снял со свечей нагар.
— А я, как ты мне приказ отдал, все думал да думал: зачем бы это царю-государю в ум взбрело муку неприятелю подбрасывать? — продолжал Пустобаев.
— А таперь спознал? — милостиво спросил Пугачёв. — Всякий таперь убедится, что в Оренбурге голод живет. Не долго уж Рейнсдорпу супротивничать моему царскому величеству. А ежели будет упорствовать, так народ с голодухи-то сам ворота отворит мне. А за верность твою и за усердие жалую я тебя, Пустобаев, чином сотника. Твои атаманы вместях с комендантом Симоновым в рядовых тебя до седых волос держали, а я вот, император, награждение тебе дарую. Служи и впредь верно, как предки твои служили моим предкам блаженной памяти.
Пустобаев повалился Пугачёву в ноги и со всем усердием стукнулся широким лбом в половицу.
Военная хитрость Пугачёва имела удачный для него отзвук в Оренбурге.
В народе говорили, что не пять мешков, а целых шесть возов было с хлебом, да бедноте-то не досталось ничего: немилое начальство весь хлеб спроворило себе забрать.
Вездесущая Золотариха в хлебной склоке участия не принимала, у нее в то время гулял купчик Полуехтов. Он поведал шинкарке о своем приключении в Берде, о том, как разбойник Пугачёв приказал обрубить ему ухо, но спас его помысл божий да дюжий старичина Пустобаев: «Я, говорит, этому жулику и ухо обкорнаю и в город отвезу». В город он действительно Полуехтова отвез, но к уху его не прикоснулся и ни гроша за услугу свою не взял. «Только, говорит, на глаза батюшке не показывайся…»
— А ведь я ему империал совал… Нут-ка, милушка, налей во здравье Пустобаева. Ура!
Бибиков даже при поверхностном знакомстве с положением дел в Казанской губернии пришел в отчаяние. Боже, что за колпак, что за безвольная тряпка этот Брант! Ему ли, этому старому немчуре, управлять губернией в столь смутное время?
Не выпуская из руки пера, Бибиков, при посредстве секретной комиссии, сразу впрягся в неослабную работу: день и ночь писал он инструкции, приказы, принимал множество просителей с жалобами на нераспорядительность начальства, на многие обиды и убытки, творимые восставшей чернью и башкирцами; выгонял с должностей нерадивых чиновников, заменяя их надежными людьми из своей многочисленной, прибывшей с ним свиты. Узнав, что нелепой прихотью Бранта некоторые ответственные места в губернской иерархии заняты пленными польскими конфедератами, Бибиков состроил брезгливую мину. «Отказываюсь понимать милейшего Якова Илларионыча…
Какая вопиющая политическая беспринципность!»
Он все еще не находил времени как следует перемолвиться с губернатором. И вот 1 января, когда губернские
— Яков Илларионыч, как это сталося, что Пугачёв на ваших глазах мог столь усилиться?
Брант мялся, не находя надлежащего ответа. Наконец сказал:
— Дражайший Александр Ильич, я считал бы справедливым подобный вопрос адресовать не мне, а губернатору Рейнсдорпу… В нем корень зла!
— Может быть, отчасти вы правы. И подобный вопрос, только в сугубой степени будет своевременно Рейнсдорпу предложен. Но вот вы-то, скажите мне по-приятельски, почему так нерешительны стали в делах своих? И все у вас… гм-гм… шиворот-навыворот. Подчиненные сверх меры распущены, ни дисциплины, ничего. И эти конфедераты… Ох, уж эти конфедераты! А вы с ними цацкаетесь, на балах они у вас первые гости.
Брант, волнуясь и мысленно шепча «умную» молитву, стал оправдываться:
— Ну, а что же я могу поделать, когда все меня обманывают? Кем места занимать, если честные люди редки в наш век? Тут и про конфедератов вспомнишь, и им поклонишься…
— Нет, Яков Илларионыч, вы не правы. Среди нашего чиновничьего мира много людей добропорядочных, лишь надо знать секрет выискивать их. Или, быть может, вы нашим людям предпочитаете вообще иноземцев? Я прежде знавал вас за человека энергического и справедливого, а вот ныне… — Бибиков развел руками. — Сами посудите, на что сие похоже: воеводы и гражданские начальники страха ради из многих мест удалились, бросили города свои на расхищение злодеям. Край оставлен без правителей, без защиты…
Брант был до чрезвычайности взволнован, он весь внутренне сжался, даже позабыл следить за пульсом.
— Все меня обманывают, все обманывают, — бормотал он и сокрушенно потряхивал головой.
— Ежели сами не можете всем распорядиться, за всем усмотреть, так приказали бы присматривать за порядком кому-либо из надежных…
— Как это возможно! — воскликнул Брант скрипучим голосом и зажевал губами. — Ежели я не поеду по губернии, так и никто не поедет…
— Удивляюсь, — сказал Бибиков и стал отдуваться, как будто ему не хватало воздуха. — Уж не больны ли вы, ваше превосходительство? Может быть, на покой хотели бы, да стесняетесь? Прошу вас быть со мной откровенным.
Бранта стало бросать в жар и в холод. «Вот оно… вот… началось», — мелькало у него в мыслях.
— Ваше высокопревосходительство, — нервно откашлявшись, сказал он, и старческие глаза его оживились. — Прошу повергнуть к священным стопам её величества изъявление моих верноподданнических чувств и заверить государыню в моей ревностной в столь тяжелое время для нашего отечества службе.
Бибиков насупился, молчал. Он заметил, как рука Бранта, оправлявшая орденский бант на груди, дрожит мелкой дрожью.
— Ну, а каков же у вас план, Яков Илларионыч, для истребления злодея?
Тогда, собрав последние силы, Брант стал излагать Бибикову свои соображения. Слушая его сбивчивую речь, Бибиков то удивленно вскидывал брови, то пожимал плечами. Неужели этот немец выжил из ума, он вовсе не мыслит широким планом, как подобает государственному мужу? Сдается, Пугачёв для него то же самое, что для ребенка бука, не больше!
— Не кажется ли вам, — едва сдерживая чувство горечи, начал главнокомандующий, — что ваш план для уловления плута Пугачёва недостаточно основателен и, я бы сказал… я бы сказал… просто наивен!