Емельян Пугачев. Книга 3
Шрифт:
Оглянулся и опять остановил коня.
На пригорке возле леса отряд яицких казаков, от которых только что отбился Пугачёв, с любопытством наблюдал за своим вождем.
— И чего это он игру завел? — сквозь зубы проворчал Белобородов. И — громко:
— А что, казаки-молодцы… не ударить ли нам на выручку государя-императора?
— Ни черта! — успокоил Творогов. — У него конь ученый, не дастся.
Меж тем сзади, на позициях, снова гремели пушки, пуская картечь вслед пешим Пугачёвцам. Батареей командовал и наводил орудия сам Михельсон.
А погоня за Пугачёвым
Горячий офицерик Щербачев надрывался в крике:
— Братцы! Неужели упустим?.. Нажми, нажми!
Пугачёв вымахнул в сторону и, сделав по степи крутую дугу, заколесил вокруг скачущей погони.
— Детушки! — вопил он на скаку; черный жеребец храпел под ним, ярился желтым глазом. — А нет ли среди вас, детушки, барина Михельсона? Нетути?
Ну, так сказывайте ему поклон от государя-императора. Шли бы, детушки, ко мне… Я до простого люда шибко милостив!
Всадники, как охотники за волком, раздувая ноздри, тараща закровенелые глаза, наскакивали на Пугачёва, до сипоты ревели:
— Имай! Имай!.. Стреляй в коня!
Но черный жеребец, топча ковыль, копытами швыряя землю, карьером мчал по степи, как разъяренный волк. Погоня сразу осталась позади.
Зазеленели перелески, засинел огромный лес. Щербачев, с турецким пистолетом наготове, визгливо кричал:
— Упустим!.. В лес уйдет!
Его глаза безумны, кровь бьет в виски, весь мир для него пропал, и сумасшедший взор лишь неотрывно ловит дьявольскую спину врага на черном жеребце. Вот вылетел он на быстроногой кобыле далеко вперед, вот настиг ехавшего шибкой рысью Пугачёва, сыпнул на полку пороху, прицелился, спустил курок. Емельян Пугачёв болтнул головой, схватился за плечо.
Повернув жеребца, он стал делать коварный круг возле скачущего офицера.
Бронзовое лицо Пугачёва помрачнело, в черных глазах огонь.
— В царя стрелять, лиходей? Я те! — и Пугачёв приподнял нагайку.
— Вор! Собака! — гремел в пламени задора обезумевший офицерик Щербачев. Но вдруг сердце его остановилась: не человек, страшной силы зверь скачет рядом. «Назад, назад!» — кричали ему в уши небо, степь.
Щербачев втянул голову в плечи, разинул рот, зажмурился и, леденея, оцепенел.
— Ха-ха! — играл с ним Пугачёв, гикал, присвистывал.
Стараясь увильнуть от своего мучителя, офицерик судорожно дергал поводья вправо-влево, его кобыла скакала вмах зигзагами, но рядом, не отпуская, скакал, храпя, черный жеребец.
И вдруг взвился в воздухе аркан. Черный жеребец резко скакнул вперед.
Офицерик Игорь Щербачев, сдернутый с седла, в жутких корчах поволочился на аркане по степи, подпрыгивая на буграх и крепко ударяясь о землю. Пугачёв внатуг держал аркан, во весь опор мчался, посвистывая, к лесу. А вот и лес — березы, липа, осокорь. Вдруг в чаще леса аркан ослаб. Пугачёв остановил коня, подтянул окровавленную петлю, прищурился, сам себе сказал:
— Петля целехонька… Стало быть, башка оторвалась.
Глава 5.
Салават
Конница Михельсона на пятнадцать верст преследовала уходивших Пугачёвцев.
Эта легкая победа не дала Михельсону полной радости: он огорчен мучительной смертью офицера Щербачева. Тело безрассудного храбреца нашли завязшим между двух берез, а голову — по кровавому следу — сажен на двадцать в стороне.
Предполагая, что Пугачёв снова бросится к заводам, Михельсон переночевал на поле сражения и спешно выступил к Чебаркульской крепости.
Получив сведения, что Пугачёв копит силу в двадцати верстах от Чебаркульской, Михельсон свернул за Златоустовский завод.
25 мая возле Златоустовского завода Михельсону донесли, что недавно приезжала на завод сотня яицких казаков-Пугачёвцев набирать ополчение и что оные казаки объявили: государь с двухтысячным войском идёт-де на Саткинский завод, где его ждет с башкирцами походный полковник Салават Юлаев.
Михельсон тотчас двинулся на Саткинский завод. Ранним утром 27 мая, как только его отряд появился под заводом, огромные толпы башкирцев, сев на-конь, хлынули наутек.
Чрез захваченные «языки» вскоре выяснилось: башкирцы, отступив от Саткинского завода, вновь сгрудились, и Салават Юлаев повел тысячную толпу башкирской конницы на Симский завод.
Двадцатидвухлетний Салават — бронзовый, скуластый, краснощекий, с горящими задором глазами, в цветном полосатом халате, на голове зеленый тюрбан. Он молодецки сидел в серебряном с бирюзой седле на быстрой степной кобылке. Башкирское население чтило своего героя: в селениях, чрез которые шли толпы башкирцев, Салавата встречали шумными криками, выносили в турсуках кумыс, мед, бишбармак, крут, салму, падали ниц.
— Встаньте! — приказывал Салават, кланяясь народу. — Бачка третий государь Петр Федорыч под Троицкой крепостью побил наших врагов. Все войско сибирское полегло, как цвет-ковыль под копытами степного табуна.
Немчин Михелька, уж вот сколь хитрый, прямо шайтан, — а и его бачка-государь смял. Немчин едва ноги уволок. Кто поймает Михельку, тому жалую триста рублев. Пусть об этом знают все родичи наши: усергане, донгаурцы, бурзане, и помогают нам святое дело делать…
— Ой, ой, это больно славно! Велик аллах и Магомет, пророк его! — радостно ответствовали ему со всех сторон старики и женщины, но тут же лица их омрачились:
— Салават, Салават! Много мы терпим напастей всяких от русских солдат, и от своих терпим. Коней у нас поубавилось, коров да овец поубавилось, сыновья наши бросили нас, на войну сбежали. А травы по колено стоят, а хлеба колос наливают, кто работать будет? Некому. А солдаты скот режут, юрты жгут, непокорных вешают. Скоро ли проклятой усобице конец?..
Пожалей нас, Салават, ты умный, ты сильный!
Бритые бронзовые черепа стариков лоснились на солнце, у женщин — головы в накинутых цветистых платках, на груди обшитая монетами, унизанная бисером «сакома».