Эми и Исабель

Страут Элизабет

Эми смотрела перед собой — пустые, почти невидящие глаза.

— Когда мужчина увозит девушку в лес и заставляет ее… заставляет ее делать определенные вещи.

— Он не заставлял. — Эми быстро взглянула на мать и отвела взгляд.

Исабель встала с колен.

— Эйвери не станет… — Она заметила, что Эми отвела глаза, но потом снова уставилась в пустоту. — Ты хочешь сказать, что он не заставлял тебя? — переспросила Исабель.

Эми ничего не ответила и не пошевелилась.

— Ты это имеешь в виду?

Эми чуть заметно вздернула

подбородок.

— Эми, ответь мне.

— Нет, он не заставлял меня, мам.

Исабель села на подлокотник дивана — знак, что они обе в опасности, — обычно она садилась только на сиденья.

— Эми.

Но ни теперь, ни неделей позднее она не могла вспомнить всего, что произошло в этот день, только какие-то образы: себя, присевшую на подлокотник дивана, болезненный полуденный свет, пугающе-бледное лицо Эми, ее отрешенный взгляд, ужас, наполнивший комнату.

Тем не менее Исабель начала странным образом успокаиваться. Если, конечно, это можно назвать спокойствием: ее рот пересох, и нога опять стала дрожать, так что ей пришлось встать с подлокотника и пройтись по комнате. Но что-то внутри нее все объяснило, так что позднее, обдумывая случившееся снова и снова, она смогла выразить это словами. Она стала лучше понимать выражение «оказаться на высоте положения», ибо в самом деле что-то внутри нее родилось и вознеслось. Нечто внутри нее сперва овладело ею, доставляя удивительное наслаждение, как если бы она годами ждала этого кризиса.

Так что в ее голосе звучала вся возможная нежность, только чтобы добыть у Эми всю информацию, и пока губы Эми оставались необычайно бледными, и пока она не смотрела в глаза матери, Исабель удалось услышать пренебрежительное: «Нет, конечно нет» — слишком издевательским тоном, чтобы это звучало правдоподобно, в ответ на вопрос, заданный тихо и нежно: «Была ли между вами половая связь?»

— Ты такая невинная, — сказала Исабель, снова опускаясь на колени перед Эми, пытаясь еще раз заглянуть ей в бледное лицо.

И когда Исабель протянула руку, чтобы смахнуть остатки еды из уголка рта дочери, Эми слегка откинула голову, потом отвернулась с почти бессмысленным выражением лица, как тогда, когда ребенком сидела в коляске.

— И возможно, кто-то захочет воспользоваться твоей невинностью, — продолжала Исабель, будто она и сейчас обращалась к маленькому ребенку, — и ты этого даже не поймешь.

Но именно тогда Исабель впервые осознала, что дочь как-то вышла из-под ее контроля, что ситуация значительно мрачнее, чем она думала раньше, ибо мелькнувшее на лице дочери отвращение к словам матери, появление и исчезновение хорошо знакомого высокомерия — все это накрыло Исабель тошнотворной волной дурного предчувствия. И облегчение улетучилось.

Она встала и отошла к окну, прислонясь там к стене.

— Ты ведь не в первый раз была с ним в машине, — констатировала она, и молчание Эми было знаком согласия.

— Не в первый?

Эми чуть заметно качнула головой.

— Когда

это началось?

Явное дело, Исабель была в шоке. Собственно говоря, она была в шоке с того момента, когда Эйвери Кларк позвал ее к себе в офис. Но не до такой степени, как теперь, когда ей показалось, что стены комнаты надвигаются на нее, у нее исчезла способность ориентироваться в пространстве, и ей пришлось через силу сфокусировать взгляд, чтобы четко видеть лицо Эми. Девочка неуверенно пожала плечами.

— Я не знаю.

— Прекрати, Эми.

Эми быстро взглянула на мать. Исабель увидела в ее глазах колебание и страх, именно страх подсказал Исабель, что дело зашло довольно далеко. Какое-то неуловимое чувство понимания проросло в ее душе, как отблеск высокомерия, промелькнувшего на лице Эми секундой ранее, когда Исабель назвала ее невинной. Исабель повторила:

— Когда это началось?

Ее правая нога дернулась непроизвольно, и она прижалась к стене, упираясь ногами в пол.

Эми впилась глазами в покрывало. Она прикрыла ладонью рот — этот застенчивый жест появился у нее еще в младенчестве («Убери руку ото рта», — приказывала Исабель неумолимо) — и сказала:

— Мы подружились этой зимой.

— Еще зимой?

— Нет, я имею в виду…

— Что ты имеешь в виду?

Казалось, что дочка не в состоянии выговорить слово, рот под ладонями открылся и закрылся.

И так продолжалось долго. Исабель допытывалась, Эми постепенно впадала в истерику. Вдруг Исабель бросилась к Эми, села рядом, взяла ее руки в свои и сказала:

— Эми, милая, этот человек опасен, боже, подумать только…

Но Эми уже трясла головой, выдергивая руки.

— Ничего подобного, мама, это не то, что ты думаешь.

Ее губы снова обрели цвет.

— Тогда что, Эми?

То, что дочка выдернула руки, которые несколько секунд назад Исабель с любовью взяла в свои, символизировало не просто отказ, а глубочайшее отторжение. Исабель встала и снова заметалась по комнате, а потом упала в конце концов в зеленое, обитое бархатом кресло, в котором долгие зимы, сколько себя помнила, она сидела в воскресные полдни, наблюдая за синицами у кормушки.

— Он нехороший человек, Эми. Ему нет до тебя дела, лишь бы получить то, что ему нужно.

Эми оторвала взгляд от покрывала и взглянула на мать тревожно.

— Ему нужна я! — выпалила Эми упрямо, со слезами в голосе. — Я ему нравлюсь, очень нравлюсь!

Исабель закрыла глаза и пробормотала:

— О боже, меня сейчас вырвет.

Ее и вправду подташнивало, живот стал горячим, во рту ощущался налет, будто она с неделю не чистила зубы. Когда она открыла глаза, Эми опять смотрела на вязаное покрывало, но теперь ее лицо скуксилось, она почти плакала, из носа потекло.

— Ты не знаешь, что такое жизнь, — мягко сказала Исабель, наклонившись в кресле, обитом зеленым бархатом, сама уже готовая расплакаться.