Эми и Исабель
Шрифт:
Но до чего же удачно она придумала! Когда она закончила ставить и переставлять, сняв с полки, все свои цветочные вазы: оловянную, хрустальную и фарфоровую, тюльпаны были просто загляденье. Ибо на кухонном столе радовали глаз три из них, два красовались на каминной полке в гостиной, а в маленьком туалете Исабель поставила на комод изысканную оловянную вазочку с одним желтым тюльпаном.
Раздался телефонный звонок. Она испугалась, что Эйвери скажет, мол, Эмма себя плохо чувствует, — о, это казалось невыносимым.
Но это была Эми.
— Привет, мама, — сказала она, жуя резинку.
— Пожалуйста,
— Извини, машина просигналила.
— Где ты? — спросила Исабель.
— У библиотеки. Со Стейси. Как долго Кларки пробудут у нас?
— Ну, я не знаю. До десяти, может быть? Трудно сказать.
Ей и самой было интересно, как долго просидят Кларки. И вообще, как долго сидят в гостях, если предложен только десерт? Определенно, если они уйдут до девяти, вечер можно считать потерянным.
— Ладно, — сказала Эми, — я останусь у Стейси на ночь. Мы, наверно, кино посмотрим.
— Что за кино?
— Не знаю. Детское, для ее братишек, в Хенкоке.
— Но Эми, у тебя же нет ничего с собой, ни ночнушки, ни белья, и как ты будешь без зубной щетки?
— Мам, — сказал Эми, явно раздраженная, — я не умру, черт побери. Я позвоню утром.
— Сделай одолжение. — Исабель повернула голову, чтобы полюбоваться тюльпанами на столе. В тепле они раскрылись еще больше. — И пожалуйста, Эми, не выдувай пузыри в присутствии родителей Стейси.
Она повесила трубку, обеспокоенная. Насыпая ванильный сахар в мороженицу, Исабель поджала губы. Нужно время, чтобы она снова смогла верить Эми. Вот что случается: солгав однажды, ты теряешь доверие. Эми знала это и потому злилась. Так или иначе, честно говоря, лучше, что ее не будет, когда придут Кларки.
Глава 23
За обедом в Хенкоке Пол Биллоус уплетал огромную порцию жареных моллюсков, приговаривая, что надеется не закончить обед в сортире, выворачивая себя наизнанку.
— Со мной такое уже бывало, — сказал он, не вдаваясь в подробности.
Эми сидела, расслабившись, в то время как официантка наливала ей воду в стакан. Она уже прикончила хотдог и теперь водила пальцем по тарелке. Пол предложил ей разделить с ним жареных моллюсков, сделав призывный жест, но она покачала головой.
— Ты не возражаешь, если я закурю, пока ты ешь? — спросила она.
Она курила весь день, и ей уже было противно, но она все же заставляла себя тянуть одну сигарету за другой.
— Нет.
Пол тряс бутылку кетчупа над тарелкой, выдавить кетчуп было непросто. Когда горка кетчупа выползла на край тарелки, он облизал горлышко бутылки и завинтил пробку.
У входа звенела касса. Пар валил из кофейников, дребезжали тарелки, когда официанты убирали посуду со столов. Пол ел моллюсков, макая каждый в холмик кетчупа, перед тем как отправить содержимое ракушки в рот, кетчуп краснел на его губах, пока он жевал. Он отвлекся от еды, чтобы выпить кока-колы, — кубики льда зазвенели, когда он опрокинул стакан, — и вернулся к моллюскам. Этот равномерный, равнодушный способ поедания пищи почти завораживал Эми. Она протянула руку и взяла один из моллюсков, окунув его в кетчуп, подражая
— Я бы женился на ней, честно.
Животик моллюска под жареным тестом неприятно сплющился во рту Эми.
— Ее родители считают меня идиотом.
Эми сплюнула в салфетку.
— Ее родители вообще чокнутые, — поддакнула Эми, засунув салфетку под тарелку.
— Ее отец — мудак, а мамаша с приветом и дура. — Пол закончил есть и размял сигарету. — Чем займемся?
— Покатаемся, наверно.
Пол кивнул. Ей показалось, что он обеспокоен и опечален.
Исабель лежала на кровати, закрыв глаза. Она уже выкупалась и напудрилась. За окном пели птицы. Исабель открыла глаза и закрыла их снова, вспоминая, что, когда маленькая Эми не хотела спать днем, она приносила ее к себе в комнату и укладывала рядом с собой.
— Мама тоже будет спать, — говорила она, но Эми не обманешь: когда Исабель открывала глаза, девочка лежала спокойно, глядя на нее. — Закрой глазки, — говорила Исабель, и Эми закрывала их, стараясь вести себя хорошо, ее нежные веки дрожали; но через несколько минут мать и дочь снова смотрели друг на друга в безмолвной комнате.
На последнем этаже многоквартирного дома на Центральной улице Ленни Мандель снова разделся. Он не собирался приходить сюда, это была суббота, и мать ожидала его дома, чтобы он помог подготовиться к бриджу, назначенному на вечер. Ленни забежал в школу по делу и потом заскочил сюда на минутку — просто чтобы сказать: «Привет, любимая». Но когда Линда наклонилась к холодильнику, вид ее ляжек, белых и обнаженных, которые показались из-под красного шерстяного платья, натянувшегося поверх крепкой попки, вызвал стон из самой глубины души. Выражение его лица заставило Линду застенчиво улыбнуться и пойти к нему.
Его постоянное желание быть внутри ее — членом, пальцами, языком — не важно чем — озадачивало его.
(Он мог сжать ей горло руками, никогда не причиняя ей боли.)
Сейчас, закрыв глаза, он сжимал ее тело, голова его сползала к лобку, ему хотелось расстегнуть ее, как змейку на куртке, поместить всего себя внутрь ее плоти, чтобы совокупляться с ней, любить ее там, изнутри, а не снаружи. Это сумасшествие, подумал он, так желать женщину, он чувствовал, как все его мироздание сошло с ума и потемнело, он был в исступлении, когда оказывался рядом с ней.
Она последовала за ним в постель и широко развела ноги — неописуемая щедрость. Он смотрел на этот великолепный дар на расцветших простынях, он хотел взломать ее, раскусить, как клешню омара. Потом он извинился. Он всегда так делал. Она покачала головой нежно:
— Ленни. До чего же ты страстный.
Но он задавался вопросом, отчего больше не испытывает счастья после соития. И почему все еще хочет ее тем не менее.
В то время, когда Ленни Мандель застегивал брюки, а Исабель Гудроу спускалась по лестнице к легкому и раннему ужину, чтобы не кружилась голова, пока придут Кларки, Дотти Браун на другой стороне реки молча следовала за мужем из комнаты в комнату, наблюдая, как он укладывает вещи в рюкзак. В коридоре он остановился и посмотрел на нее, мышцы подергивались на его лице.