Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

Теперь от образов власти перейдем в образу автора.

Черновой вариант «Сказки о несчастных лесных жителях» содержит интересную параллель с песней «Случай» (1971), где лирический герой также сталкивается с «большим человеком» в лице директора ателье: «Как увидел утром — всхлипнул. / Поделом же дураку!» /2; 32/ = «Я шел домой под утро, как старик <…> Ну что ж, мне поделом и по делам…» /3; 126/.

На пути к тюремному зданию, в котором находится царица, Ивану предстоит преодолеть сопротивление лесной нечисти: «Началися его подвиги напрасные, / С баб-ягами никчемушная борьба». Позднее этим же словом поэт охарактеризует свою борьбу с властью (со «стеной»): «Напрасно я лицо свое разбил: / Кругом молчат — и всё, и взятки гладки» (1976). А о столкновении с «баб-ягами» он скажет и в «Моей цыганской» (1967): «Вдоль дороги — лес густой / С бабами-ягами. / А в конце дороги той — / Плаха с топорами». Последние строки почти буквально повторятся в черновиках «Разбойничьей» (1975), где автор будет говорить о себе как о «молодце» (а в «Сказке о несчастных лесных жителях» действует «.добрый

молодец Иван»): «Шел без продыха, без сна / По лихой дороге. / Та дорога — мать честна! — / Кончилась в остроге» (АР-6-170) («в конце» = «кончилась»; «дороги той» = «та дорога»; «плаха с то-

порами» = «в остроге»). Причем если дорога «кончилась в остроге», то и Иван-дурак держит путь в конец дороги: «На краю края Земли <.. > В этом здании царица в заточении живет». Еще в одном позднем стихотворении — «Про глупцов» — конец дороги соседствует с мотивом заточения в тюрьму главного героя (мудреца, являющегося оборотной стороной Ивана-дурака, — как две стороны одной медали): «Вот и берег — дороге конец. / Откатив на обочину бочку, / В ней сидел величайший мудрец, — / Мудрецам хорошо в одиночку. <…> И у сказки бывает конец: / Больше нет у обочины бочки — / В “одиночку” отправлен мудрец. / Хорошо ли ему в “одиночке”?».

А описание нечисти в «Сказке о несчастных лесных жителях» напоминает черновой вариант той же «Разбойничьей»: «…С баб-ягами никчемушная борьба. / Тоже ведь она по-своему несчастная, / Эта самая лесная голытьба» (1967) = «Знать, отборной голытьбой / Верховодят черти» (1975; АР-13-112).

Помимо борьбы с нечистой силой, Иван, приближаясь к «зданию ужасному», старается преодолеть нарастающую сонливость: «На душе тоскливо стало / У Ивана-дурака. <.. > Но, однако же, приблизился — дремотное / Состоянье превозмог свое Иван» [1076] ^[1077] . Такое же состояние будет у героя в «Разбойничьей»: «Шел без продыха, без сна».
– и в стихотворении «Снег скрипел подо мной…» (1977): «И звенела тоска, что в безрадостной песне поется <...> Дай не лечь, не уснуть, не забыться!». В этом стихотворении лирического героя «сугробы прилечь завлекали», но он этому всячески сопротивляется, как и в «Белом безмолвии»: «Кто не верил в дурные пророчества, / В снег не лег ни на миг отдохнуть…».

1076

Сравним с «Поэмой без героя» (1940) А. Ахматовой: «А дурманящую дремоту / Мне трудней, чем смерть, превозмочь».

1077

Цит. по: Сысоев А. Встречи // Белорусские страницы-44. Владимир Высоцкий. Панорама-2. Минск, 2006. С. 31.

А объясняется дремотное состояние Ивана атмосферой всей страны: «Но влекут меня сонной державою, / Что раскисла, опухла от сна» («Купола»). Сравним с воспоминаниями Евгения Чулкова о встрече с Высоцким во время его приезда в Глазов в апреле 1979-го: «Слушать его было страшно интересно. Он как-то так завелся, начал говорить, что у нас не Россия, а страна Лимония, что вся страна давно спит. Вдруг осекся и говорит: “Э, я не о том”»8бб. Об этом же идет речь в следующих цитатах: «И граждане покорно засыпают» («Москва — Одесса»), «Бессловесна толпа — все уснули в чаду благовонном» («Райские яблоки»; АР-3-160).

Далее по сюжету Иван расправился с семиголовым чудищем: «Тут Иван к нему сигает, / Рубит головы сплеча» (как и позднее в «Случаях», 1973: «Мы рубим прошлое сплеча»), — вошел в здание и начал «наезжать» на Кащея: «Так умри ты, сгинь, Кащей!». С таким же «пожеланием» обращается к врагам и «чистый» лирический герой: «Ох, да пропадайте, пропадайте, пропадайте, / сгиньте пропадом совсем!» («Ох, да помогите…», 1976 /5; 625/), «Чтоб вы сдохли с перепою, чтоб вы сгинули!» («Две судьбы», 1977; АР-1-10), «Я ору волкам: “Побери вас прах!”» («Погоня», 1974). Сюда примыкает желание лирического героя сделать своих врагов «потусторонними»: «Ах, если бы он был потусторонний, / Тогда б я был спокойнее стократ» («Мне в душу ступит кто-то посторонний…», 1970). Поэтому он радуется, что «Минотавр с голода сдох» («В лабиринте») и что его враг (штанга) «сдыхает, неподверженный смертям» («Штангист» /3; 334/). А в «Двух судьбах»: «Чтоб вы сдохли, выпивая…». Этот же глагол употреблял и сам Высоцкий применительно к советским вождям. Обратимся к рассказу Даниэля Ольбрыхского о его визите в Москву с группой болгарских актеров: «Я извиняюсь, что “хозяин” пишу с маленькой буквы. Речь идет о Сталине. Я боюсь Высоцкого. Когда-то, везя меня и актеров Национального Театра к себе, а проживал он тогда почти под Москвой, показал бункер, окруженный деревьями.

— Тут сдох Сталин, — прорычал он.

— Тут, на даче, умер Сталин, — перевел я мягко.

Визг покрышек. Володя затормозил.

— Переводи точно — я сказал: сдох!

Слово “хозяин” было в служебном праве — Высоцкий написал бы его с маленькой буквы» [1078] ^[1079] .

А решимость «доброго молодца Ивана»: «Я докончу дело, взявши обязатель-ство1», — напоминает решимость лирического героя в песне «Про джинна», датируемой тем же временем: «Если я чего решил — выпью обязательно!».

К тому же в обеих встречаются сказочные образы власти — Кащей и джинн, — которая специализируется на «мордобитии»: «Сам Кащей (он мог бы раньше врукопашную…)» — «А он мне: “Мы таким делам вовсе не обучены, — / Кроме мордобитиев — никаких чудес!”» (да и «личность в штатском, оказалось, / Раньше боксом увлекалась» /1; 169/).

1078

Olbrychski D. Par? lat z giowy.
– Warszawa: Polska Oficyna Wydawnicza «BGW», 1997. C. 154.

1079

Добра! 2012. C. 248.

В завершение сопоставим «Сказку о несчастных лесных жителях» с «Письмом с Канатчиковой дачи» (1977): «В этом здании царица / В заточении живет» = «Вся закрытая больница / У экранов собралась»868.

И от Кащея, и из Канатчиковой дачи не выбраться живым: «А с Кащеем шутки плохи — / Не воротишься отсель» /2; 31/ = «Академики родные, / Мы ж погибнем задарма» (АР-8-44).

В ранней песне действует Иван-дурак, а в поздней — герои с юмором говорят о себе: «Кое в чем мы преуспели — / Кто не полный идиот» /5; 471/. При этом Иван ведет себя точно так же, как один из авторских двойников в «Письме» — параноик: «А Иван, от гнева красный…» = «Разошелся — так и сыпет…»; «Мол, видали мы Кащеев, так-растак\ <…> Ах ты, гнусный фабрикант!» = «Эта гнида будет выпит, / Будь он параллелепипед, / Будь он круг — ядрена вошъ\» (АР-8-39).

Помимо того, Иван-дурак и пациенты Канатчиковой дачи выступают в маске пролетариев: «Ах ты, гнусный фабрикант! <…> Девку спрятал, интриган!» = «Это радиобандиты, / Паразиты и наймиты» (АР-8-49); «Я докончу дело, взяв соцобязательства!» = «Выполняем мы на деле / Договоров целый ряд» (АР-8-49).

***

Перед тем, как продолжить разбор сказочных произведений, рассмотрим песню «Не покупают никакой еды…», написанную осенью 1970 года — в разгар эпидемии холеры.

Построена она по принципу пародии на песню «Священная война» («Вставай, страна огромная», которую несколькими месяцами ранее Высоцкий назвал своей любимой в анкете Анатолия Меныцикова, и на многочисленные советские пропагандистские штампы (стройные ряды, смыкаться в шеренги, от станка рабочий не уйдет, крепнут узы здоровья, терпеть убытки, народная война, трудовая вахта). Например, строки: «Объявлена народная война / Одной несчастной, бедненькой холере», — фактически повторяют рефрен «Священной войны»: «Идет война народная…». А другой вариант первой строки песни о холере: «Объявлена смертельная война…», — также напоминает «Священную войну»: «Вставай на смертный бой». Причем если в песне Высоцкого «убытки терпит целая страна», то и в «Священной войне» звучит призыв: «Вставай, страна огромная».

Однако наряду с пародийностью в песне о холере присутствует и более скрытый смысл. Вспомним для начала, что 19 апреля 1970 года на концерте в московском клубе МВД Высоцкий исполнил «Утреннюю гимнастику» с неожиданным вариантом: «Очень вырос в целом мире / Холерный вирус — три, четыре!» (вместо «гриппа вирус»), — в то время как первые случаи заболевания холерой были зарегистрированы лишь в июле. О социально-политическом подтексте этой песни мы уже говорили, анализируя спортивную тематику. Поэтому логично предположить наличие такого же подтекста и в песне о холере: «Объявлена смертельная война / Одной несчастной, бедненькой холере», — тем более что подобный образ врага возникает в «Сказке о несчастных лесных жителях», где Кащей бессмертный «стал по-своему несчастным старикашкою». Другое сходство между холерой и Кащеем состоит в том, холера названа «хилой., как тысяча скелетов», — а Кащей высох и увял. Да и у разобранной выше «Песни автозавистника» имеется редкий вариант исполнения: «Он мне — не друг и не родственник. / Хоть бы он скорей зачах\ / Очкастый частный собственник / В зеленых, серых, белых “Москвичах”» [1080] ^[1081] .

1080

Москва, ВПТИтяжмаш, 10.04.1980.

1081

А поскольку «случаи не делают погоды», в «Марше аквалангистов» (1968) было сказано: «Победу отпраздновал случай, — / Ну что же, мы завтра продолжим!». В обеих песнях герои намерены продолжать борьбу, несмотря на смерть одного из аквалангистов и участившиеся случаи заболевания смертельной болезнью.

Кащей «стал по-своему несчастным старикашкою», и столь же презрительно выскажется лирический герой о своем противнике в «Прыгуне в высоту»: «Два двадцать у плюгавого канадца» /2; 530/; в шахматной дилогии: «Я его фигурку смерил оком»; и в стихотворении «Снова печь барахлит…», где речь пойдет о «всемогущем блондине»: «Он ручонки простер — / Я брючата отдал».

А сочувствие к «несчастному» Кащею и «несчастненькой» холере напоминает «Сентиментального боксера» и «Песню про джинна»: «Жалко мне противника — очень я корректен» (АР-17-182) = «Жалко духа — вот беда, где он, бедный, мается?» (АР-9-106). Легко заметить, что последняя цитата буквально предвосхищает песню о холере: «И я холеру даже пожалел, / Ведь ей, бедняге, некуда деваться!» /2; 544/.