Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Образ кручи, то есть края, за которым — обрыв, пропасть, бездна, овраг, иначе говоря — смерть, широко распространен в творчестве Высоцкого. Вот, например, песня «Падение Алисы» (1973): «А раньше я думала, стоя над кручею: / “Ах, как бы мне сделаться тучей летучею!”». Или — песня «Две судьбы» (1977): «Снова я над самой кручей — / Подо мной песок зыбучий / да обманчивый, / Всё ползло и клокотало, / Место гиблое шептало: / “Жизнь заканчивай!”» /5; 462/. В этой же песне читаем: «Ты, — кричит, — стоишь над бездной! / Но спасу тебя, болезный, / Слезы вытру я!», «Много горя над обрывом, / а в обрыве — зла!». Такая же картина наблюдается в других произведениях: «Зря ты, Ванечка, бредешь / Вдоль оврага» /4; 212/, «Мне дуют в спину, гонят к краю» /4; 80/, «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю / Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю» /3; 167/, «Мы идем по кромке ледника, / Взгляд не отрывая от вершины» (АР-11-110).
А
Эта же «приятная тишина» (а эхо, напомним, жило «в тиши перевала») упоминается во многих произведениях, объединенных образом лирического героя: «Я тихо лежала в уютной норе» («Песня мыши», 1973), «Я шел домой по тихой улице своей» («Песня автозавистника», 1971), «Решил: нырну / Я в гладь и тишь, / Но в тишину / Без денег — шиш» («Песня Билла Сигера», 1973), «В мне одному немую тишину / Я убежал до ужаса тверезый» («Осторожно! Гризли!», 1978), «Избегая жизни светской, / Тихой сапой имярек / Жил в гостинице “Советской” / Несоветский человек» («Пародия на плохой детектив», 1966; набросок /1; 516/).
И отражает данный мотив склонность к уединению самого Высоцкого: «Мало кто предполагал, — вспоминает Михаил Шемякин, — что этот человек больше всего на свете любил тишину и всегда говорил мне: “Мишка, если б ты знал, как я устал от всей этой жизни — от всех концертов, от прочего. Я мечтаю жить так, как живет сейчас Булат Окуджава: запереться, писать какой-то роман, сидеть в тишине. <…> Он мне говорил, что самое любимое его занятие — это сидеть в крохотной комнате, отгородившись столиком от всего мира и работать над своими произведениями”» [1700] [1701] .
1700
Фрагмент фильма «Пророков нет в Отечестве своем» (США, 1981). Демонстрировался во время вечера памяти Высоцкого на Страстном бульваре в Москве, 25.07.1997.
1701
См., например, съемку телевидения Черногории (Югославия, Титоград, август 1974) и телепередачу «Актьорите на Таганка» (Болгария, София, сентябрь 1975, на дому у Любомира Коларова).
У второй строки «Расстрела горного эха» имеется следующий вариант исполнения: «На тропах таких, на какие никто не проник»37. Сравним с черновиком «Песенки про Козла отпущения» и с «Песней автомобилиста»: «По тропиночкам он скакал Козлом» (АР-14-200), «Подошвами своих спортивных “чешек” / Топтал я прежде тропы и полы» /3; 142/.
Что же касается строки «Оно отзывалось на крик — человеческий крик», то здесь наблюдается связь с другой песней, написанной от первого лица и примерно в это же время: «Если где-то в глухой, неспокойной ночи / Ты споткнулся и ходишь по краю, / Не таись, не молчи, до меня докричи, — / Я твой голос услышу, узнаю. <…> Потерпи! — я спешу, и усталости ноги не чуют». Как видим, разные образы автора совпадают в деталях.
Строка «Жило-поживало веселое горное, горное эхо» в черновиках выглядит иначе: «Никто никогда не видал это вздорное эхо» (АР-12-158). Данный вариант может показаться несколько странным. Но если вспомнить, что эпитет «вздорный» в том же году лирический герой применит
Еще один черновой вариант: «Никто никогда не видал это чудо природы» (АР-12-15 8), — напоминает «Гербарий» и «Мореплавателя-одиночку» (оба — 1976): «Но подо мной написано: / “Невиданный доселе”», «Мореплаватель, простите, одиночка / Или неправдоподобный предмет» (АР-10-128). Да и в «Песне Билла Сигера» о главном герое было сказано: «Вот это да, вот это да! / Спустился к нам не знаем кто, / Как снег на голову, сюда / Упал тайком, инкогнито».
А сопоставление «Расстрела горного эха» с «Песенкой про Козла отпущения» лишний раз подтверждает гипотезу о личностном подтексте обоих произведений: «В заповеднике <…> Жил да был Козел» = «В тиши перевала <…> Жило-поживало веселое горное, горное эхо» (причем если эхо названо веселым, то и Козел отпущения «сносил побои весело и гордо»); «Враз Козла найдут, приведут и бьют» = «Топтали и били, и глухо стонал перевал» /4; 433/; «Запретили, вплоть до убиения» /4; 308/ = «К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо»; «Не шелохнется, не вздрогнет — ну, козел козлом» (АР-8-10) = «И эхо топтали, но звука никто не слыхал» (неслучайно, кстати, сходство в действиях волков из «Песенки про Козла отпущения» с одним из трех образов власти в «Четверке первачей», написанной год спустя: «А когда очередное отпущенье получал — / Всё за то, что волки лишку откусили…» = «Номер первый хочет в раже и в пылу / Поскорей успеть к кипящему котлу, / В тот котел по локоть руку запустить, / Лучший выхватить кусок и откусить / От огромного куска / Больше жирного мяска» /4; 426/).
Остановимся подробнее на теме пыток: «Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья, / Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, / Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье / И эхо связали, и в рот ему всунули кляп».
Характеристика властей не люди повторится в черновиках песни «Реальней сновидения и бреда…» (1977): «Да вот беда — бумажные не люди / Сказали: “Звезды с неба не хватать!» (АР-8-146). И на той же странице рукописи встречается вариант «ответственные люди», который традиционно использовался Высоцким для описания чиновников («Как знать, но приобрел магнитофон / Какой-нибудь ответственный товарищ» /3; 133/, «Ощутил, что он — ответственный мужчина, / Стал советы отдавать, / Кликнул рать» /2; 110/). А эпитет «бумажные» применительно к не людям характеризует их как ненастоящих; другими словами — как манекенов («Баллада о манекенах»).
Но вернемся к строке: «Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья…».
Зелье является неотъемлемым атрибутом власти, которая не только пьет его сама, но и изготовляет и дает пить другим: «Пили зелье в черепах, ели бульники, / Танцевали на гробах — богохульники» (АР-11-6), «Как отпетые разбойники и недруги, / Колдуны и волшебники злые / Стали зелье варить, и стал весь мир другим, / И утро с вечером переменили» /1; 41/, «Я — Баба Яга, / Вот и вся недолга <…> Ох, надоело по лесу гонять, / Зелье я переварила» /4; 193/, «Бабка-самогонщица / Сказала: “Не беда! / Может, это кончится, / А может — никогда”» /5; 523/, «Коварна нам оказанная милость
– / Как зелье полоумных ворожих [1702] : / Смерть от своих за камнем притаилась, / А сзади — тоже смерть, но от чужих» /4; 66/, «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились, / Опоить меня хотели, но / Опростоволосились. / А тот, кто в зелье губы клал, / И в самом деле дуба дал, / А для меня, как рвотное, / То зелье приворотное: / Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я» /3; 84/, «Но лучше выпью зелья с отравою, / Я над собою что-нибудь сделаю — / Но свою неправую правую / Я не сменю на правую левую!» /2; 262/, «Нас, любимый наш ведущий, / Поют здесь отравой сущей» (С5Т-4-255), «Поят зельем, хоть залейся, — / Даже денег не хотят» (АР-13-110).
1702
То есть тех же <«к» лбез}уапыс ораттров» из стихотвореншг «Новые левые — мальчиют брааые…» (1978).