Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Корман Яков Ильич

4) «Я у края пропасти стою».

И здесь перед нами — один из самых распространенных мотивов в поэзии Высоцкого: «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю / Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю» /3; 167/, «А раньше я думала, стоя над кручею, / “Ах, как бы мне сделаться тучей летучею!”» /4; 94/, «Снова я над самой кручей — / Подо мной песок зыбучий / да обманчивый» / 5; 462/ и т. д.

5) «А мы идем по выжженной степи».

Этот образ будет подробно разрабатываться в «Набате» (1972) и в повести «Дельфины и психи» (1968): «А когда остынет голая пустыня, / Вновь придется начинать с нуля». «Планета вымерла. Место свободно — прилетай и заселяй».

В первом случае апокалипсис возникает в результате смертельной болезни — чумы, а во втором — из-за того, что «все лежат в психиатрической» и «всем делают уколы, от которых развивается информация, т. е. импотенция, конечно. И все импотенты. И дети не родятся, и наступает конец света» /6; 39/.

6)

«И того, кто взял с собою гордость, / Показать ту гордость не моги».

Тут же вспоминается другая лагерная песня, но уже самого Высоцкого, — «Побег на рывок» (1977): «Я гордость под исподнее упрятал, — / Здесь на кретинов тянут гордецы» (АР-4-14). А в другом варианте: «Мол, хватит, то-то, все вы гордецы», — обыгрывается реплика Фамусова из «Горя от ума» (1824) Грибоедова: «Вот то-то, все вы гордецы!» (действие II, явление 2).

Аналогичным образом Высоцкий переосмысливал и другие исполнявшиеся им, но ему не принадлежавшие, лагерные и блатные песни, наполняя их личностным подтекстом. В качестве примера рассмотрим песни «Речечка» и «Может, для веселья, для острастки…».

Исходный вариант «Речечки» написал в 1832 году Николай Цыганов: «Течет речка по песочку, / Через речку — мостик; / Через мост лежит дорожка / К сударушке в гости!» [422] . За исключением первой строки, ничего общего с лагерным вариантом, исполнявшимся Высоцким с 1961 по 1980 год, этот текст не имеет. Приведем позднюю версию — запись 1978 года в студии М. Шемякина (всего известно порядка 10 фонограмм): «Течет речка да по песочку, / Бережочек моет, / А молодой жульман, да молодой жульман / Начальничка молит: / “Ой ты, начальничек да над начальниками, / Отпусти на волю: / Там соскучилась, а может, ссучилась / На свободе Дроля”. / “Отпустил бы тебя на волю я, / Но воровать ты будешь. / Пойди напейся ты воды холодненькой — / Про любовь забудешь”. / “Да пил я воду, ой пил холодную, / Пил — не напивался, / А полюбил на свободе девчонку я, / С нею наслаждался. / Ой гроб несут, коня ведут, / Никто слезы не проронит. / А молодая да комсомолочка / Жульмана хоронит. / Течет речка да по песочку, / Моет золотишко, / А молодой жульман, ох молодой жульман / Заработал вышку. / Течет речка да по песочку, / Бережочек точит, / А молодая да проституточка / В речке ножки мочит. / Течет речка да по песочку…».

422

руСССКе пеенн и романсы / Вст>у. статьяи сост. В. Ггссев. М… Хуу. лит., 1989. С. 122.

Здесь в слове жульман есть даже некая героика, романтика: это не жулик, не мелкий воришка, а отчаянный парень с трагической судьбой.

О значимости этой песни для Высоцкого говорил Михаил Шемякин: «…взять хотя бы песню “Течет речечка…”. Он ее обожал. Он говорил: “Я ее много раз исполнял, но мне сейчас ее снова хочется записать — так, как я ее на сегодняшний день понимаю!”. После этой песни он уже ничего не мог петь. С него валил пот градом…» [423] .

423

Шемякин М. О Володе // СЗТ-3-394.

Не потому ли он так любил эту песню, что видел в жулъмане себя, а в его судьбе — свою? Сопоставление сюжета и мотивов «Речечки» с песнями Высоцкого дает основания для такого вывода.

Во-первых, лирический герой Высоцкого часто выступает в образа жульмана: «Для тебя готов я днем и ночью воровать» /1; 34/, «С грабежу я прихожу» /1; 35/, «Мы вместе грабили одну и ту же хату» /1; 65/, «Я ж пять дней никого не обкрадывал» /1; 85/, «Покуришь план, пойдешь на бан / И щиплешь пассажиров» /1; 117/, «Это был воскресный день, и я не лазил по карманам» /1; 124/, «Не могу им мешать, не пойду воровать» /1; 135/, «Сколько лет воровал, / Столько лет старался!» /1; 241/ и т. д.

Во-вторых, обращение с просьбой к представителям власти: «Ой, ты, начальничек да над начальниками, / Отпусти на волю!», — наряду с мотивами лишения свободы и желанием выйти на свободу имеет аналогию как в чужих песнях, известных в исполнении Высоцкого: «Мы навеки расстаемся с волей…» («Такова уж воровская доля…»), «Загубили волюшку мою» («Приморили, ВОХРы, приморили»), «И жизнь моя — вечная тюрьма» («Постой, паровоз…»), «За что забрал, начальник? Отпусти!» («Раз в московском кабаке сидели…»), — так и в его собственных произведениях (образами власти при этом могут выступать судьи, лагерное начальство, милиция, врачи и т. д.), «.Доктор, отпустите меня с богом! Что я вам сделал такого хорошего, что вам жаль со мной расставаться? <.. > Отпусти, молю, как о последней милости» («.Дельфины и психи»), «Так отпустите — вам же легче будет!» («Милицейский протокол»), «Отпустят в октябре меня — / Тогда и поглядим» («Пишет мне сестричка, только…»; набросок /1; 564/), «Зачем меня увозят из Весны?» («Не уводите меня из Весны!»; эту песню автор однажды объявил так: «Последнюю пою песню, самую мою любимую песню» [424] ),

«Я прошу Верховный суд, / Чтоб освободиться» («Я не пил, не воровал…»), «.Дайте же мне свободу!» («Дайте собакам мяса…»), «И на волю выйду — как пить!» («Бодайбо»), «Я ведь на свободе буду — я ж такое вам устрою!» («Простите Мишку!»; черновик /1; 372/), «И день наступит — ночь не на года!» («Песня про стукача»), «Так зачем я так долго стремился на волю / В лагерях, в лагерях?» [425] («Так оно и есть…»), «Лишь дайте только волю, мужики!» («.Лекция о международном положении»), «Я, Гогер-Могер, — вольный человек, / И вы меня, ребята, поддержите!» («Песня Гогера-Могера»), «Мне нельзя на волю — не имею права» («За меня невеста…»), «Оградив нашу волю флажками, / Бьют уверенно, наверняка» («Охота на волков» [426] ), «Загубили душу мне, отобрали волю, / А теперь порвали серебряные струны» («Серебряные струны»), «С тех пор заглохло мое творчество» («Я был душой дурного общества»). Кстати, «серебряные струны» (то есть гитара) — это и есть «творчество» для Высоцкого. Так что в двух последних случаях речь идет о том, что власть может лишить поэта возможности петь свои песни (так и будет происходить в реальности — достаточно вспомнить многочисленные запреты или отмены концертов).

424

Т.н. «Псевдо-Шувалов», июль 1964.

425

Здесь возникает очевидная перекличка с исполнявшейся Высоцким лагерной песней «Я сын подпольного рабочего партийца»: «Так для чего ж я добывал себе свободу…».

426

Добра! 2212. С. 139; /А-17-152. В основной! редакции: «Ограддв нам своббдд ффляжами…», — как уже было в «Серебряных струнах»: «Но гитару унесли, с нею и свободу».

В-третьих, в ряде произведений Высоцкого нередко имеют место обращения к начальнику и просто его упоминания. Об этом мы уже говорили в Предисловии.

В-четвертых, мотив измены любимой женщины, встречающийся во многих песнях Высоцкого, причем эта женщина нередко оказывается причиной тюремного заключения героя: «Ты не жди меня. Ладно, бог с тобой! / А что туго мне — ты не грусти. / Только помни: не дай бог тебе со мной / Снова встретиться на пути!» /1; 33/, «Когда бы ты знала, жизнь мою губя…» /5; 223/, «Ты ж сама по дури продала меня!» /3; 49/, «Ее, конечно, я простил» /1; 39/, «Он за растрату сел, а я — за Ксению» /1; 47/, «И если бы ты ждала меня в тот год, / Когда меня отправили на “дачу”…» /1; 120/.

В-пятых, мотив вышки: «А молодой жульман заработал вышку». Сравним у Высоцкого: «Шутить мне некогда — мне “вышка” на носу» /1; 111/, «Кому — до ордена, ну а кому — до “вышки”» /1; 78/, «Но свыше — с вышек — всё предрешено» /5; 170/. Сюда примыкает мотив расстрела («Тот, который не стрелял», «Райские яблоки»), угроза трибунала («Рядовой Борисов!…») и в целом казни и насильственной смерти.

В-шестых, мотив равнодушия к смерти героя: «Никто слезы не проронит», — также нередкий у Высоцкого: «Пронесите меня, чтоб никто — ни гу-гу: / “Кто-то умер? Ну что ж — всё в порядке”» /3; 57/, «Мне посочувствуют слегка — / Погибшему — издалека» /4; 81/, «Теперь лежит, заваленный, / Нам жаль по-человечески его» /2; 26/.

Представляет интерес и песня «Может, для веселья, для острастки…» (на стихи Вл. Дыховичного, 1944): «Может, для веселья, для острастки / В жуткую ноябрьскую тьму / Няня Аннушка рассказывала сказки / Внучеку Андрюшке своему: / Про сороку-белобоку, / Что детей сзывала к сроку / И усаживала деток у стола. / Как сорока та, плутовка, / Каши наварила ловко, / Этому дала и этому дала, / Этому дала и этому дала… / Это очень старинная сказка, / Но эта сказка до сих пор еще жива».

Похожий прием будет использован Высоцким при создании «Побега на рывок» — мать рассказывает сыну на ночь сказки, но почему-то при этом говорит ему, чтобы он не спал: «Слушай сказку, сынок, / Вместо всех новостей, / Про тревожный звонок, / Про нежданных гостей, / Про побег на рывок, / Про тиски западни. / Слушай сказку, сынок, / Да смотри, не усни» /5; 504/. В обоих произведениях рассказ бабушки внуку и матери сыну является формальным, поскольку служит прикрытием острому подтексту: «Не знаю продолжения рассказа, / И как Андрюша бабушку любил. / Добрый молодец заведовал Главбазой, / Очень добрый молодец он был…».

Повествователь говорит «Не знаю продолжения рассказа», то есть бабушкиной сказки, поскольку эта сказка служит лишь мостиком для перехода к современности (такая же ситуация возникнет в стихотворении Высоцкого «Из-за гор — я не знаю, где горы те, — / Он приехал на белом верблюде»).

И действительно, в тексте появляются знакомые реалии советской жизни — Главбаза, Главпромпитания, товары: «И при нем в Главпромпитания / Была старуха-няня, и / Она была чудесна и мила. / Она без всяких тары-бары / Раздавала всем товары: / Этому дала и этому дала, / Этому дала и этому дала… / Это очень старинная сказка, / Но эта сказка до сих пор еще жива».