Энергия кризиса

Сборник

О «совершенно нигилистическом характере» дадаизма пишет и другой советский марксист, венгр Янош Маца (J'anos M'acza). Маца в своих текстах 1920-х годов конструировал нового человека, следуя традициям Пролеткульта, так что классовый подход смешивался у него с авангардистской эстетикой – за что впоследствии он был раскритикован в советской прессе как «формалист». Его взгляд на дадаизм исходил из социально-идеологической стратификации общества, в которой он обнаруживал три основные позиции и соответствующие им типы выразительных средств: 1) тенденции пролетарской революции и отвечающие им формы выражения; 2) тенденции крупного капитала, которые получают свое оформление в искусстве «конструктивистов»; 3) «третий общественный слой – мелкая фашистская буржуазия – надевает на себя, если угодно, белую, если угодно, красную, зеленую или любую другую тогу, – „Dada“» [153] .

153

Маца И. Дадаизм и его наследники // Маца И. Искусство современной Европы. М., 1926. С. 73.

Тезис Григория Баммеля читается как дополнение к «совершенно нигилистическому характеру» дадаизма, который констатирует Маца (хотя статья Баммеля и выходит раньше): «Нигилизм дадаистов – темперамент параноика» [154] . Сергей Ромов, критик

и переводчик, который в середине 1900-х годов поселился в Париже, а в 1928-м вернулся в Советский Союз (в 1939-м расстрелян), в заключение своей статьи в журнале «Удар» [155] с презрением суммирует позицию дадаизма – «метафизика гамлетизма» [156] . Критика дадаизма как болезни, пустившей глубокие социальные корни, появляется у Сергея Ромова в другой его статье, появившейся в журнале «Вестник иностранной литературы» [157] . Дадаизм характеризовался здесь как патологическое явление, подготовившее почву для не менее идеологически нездорового сюрреализма. Дадаизм выступал как симптом разрушения и разложения, овладевших Западной Европой в итоге войны и достигших апогея в сюрреализме («Они дошли до крайнего предела душевного смятения, граничащего с безумием» [158] ). Если в России катастрофические события Первой мировой войны привели к жизнеутверждающей победе революции, то в Европе она привела к «всеотрицанию» дада, в котором формальная связь с кубизмом и футуризмом, согласно Ромову, является лишь прикрытием его истинного буржуазного оппортунизма.

154

Баммель Г. Рецензия на «Альманах Дадаизма» // Печать и революция. М., 1922. Кн. 2. С. 295.

155

Ромов выпускал литературный журнал «Удар» (вышли четыре его номера), который рассказывал о деятельности парижского авангарда и публиковал переводы французских авторов, в том числе дадаиста Рибемон-Дессеня.

156

См.: Ромов С. От дада к сюрреализму // Удар. 1922. № 1. С. 885.

157

Вестник иностранной литературы. 1929. № 3. С. 178–208.

158

Ромов С. От дада к сюрреализму. С. 867.

Нигилизм дадаистов критикует и Владимир Фриче, который разоблачает его мнимый антибуржуазный и антимещанский характер, по сути дела, основанный на безнравственности, поскольку идеал дадаистов – публичный дом [159] . (Сходная образность возникает и у Яноша Маца, который определяет этос дадаистов как «мораль завсегдатая ночных ресторанов» [160] .)

Валентин Парнах также оценивает Тристана Тцара как «болезненного нигилиста» [161] . Стремление к графической выразительности букв, слогов и других морфологических единиц, с точки зрения Парнаха, мотивировано преклонным возрастом «европейского слова». Устаревшая материя стиха нуждается в оживлении. Однако об этом «омолаживающем» обновлении заботятся почему-то не столько носители старой (прежде всего – французской) культуры, а варвары-иноземцы: грек Жан Мореас, польский еврей Гийом Аполлинер, румын Тристан Тцара. Парнах выстраивает аргументацию в стиле «Закатa Европы» Шпенглера: современная культура является результатом цивилизационного упадка. Близки «революции» – то есть русскому/советскому авангарду – в ней лишь культурные изгои (типа Пикассо). Живы лишь «чуждые» элементы. Под эту критику попадает широкий набор явлений, связанных с дадаизмом весьма косвенно, включая ready-made или забытое сегодня определение дадаизма в изобразительном искусстве – мэрзизм [162] .

159

Фриче В. М. Дадаизм // Фриче В. М. Западноевропейская литература XX в. в ее главнейших проявлениях. М.; Л., 1926. С. 112.

160

Маца И. Дадаизм и его наследники. С. 74.

161

Парнах В. Кризис французской поэзии // Паруса. 1922. № 1. Стл. 33–36.

162

Возникло от придуманного немецким художником Куртом Швиттерсом понятия «мерц» (merz), которое случайно попало в 1919 году в один из его ассамбляжей, в который среди прочего попала часть вывески «Kommerz und Privatbank». Как определял свой прием сам художник: «Мерц означает соединение всех мыслимых материалов в художественных целях и одинаковую оценку отдельных материалов с точки зрения художественной техники» (Примеч. ред.). Ср., «Дадаизм в изобразительном искусстве назывался мэрзизмом… Отрицая не только все результаты, но и все средства изобразительного искусства, М. „строит“ свои картины и статуи не красками или, например, из гипса, а из „настоящих вещей“ (например, фотографических снимков, гвоздей, спичечных коробок, проволоки, жестянок и т. д.), которые приклеиваются художником на полотно или на доску. Первый представитель мэрзизма – немецкий поэт-художник К. Швиттерс» – Маца И. Искусство современной Европы. С. 132.

Даже художник Сергей Шаршун, который сам был дадаистом и был с ними хорошо знаком с 1916 года, когда познакомился в Барселоне с Франциском Пикабия [163] , в описании своего участия в дадаистском движении называет Тцара – «разрушитель, а не создатель» [164] .

Один из ключей к «пониманию непонимания», возникшего между русскими и европейскими авангардистами – несмотря на очевидные пересечения, которые подчеркивали сами дадаисты, чрезвычайно сильно ценившие Владимира Татлина и выставлявшие Василия Кандинского, несмотря на дадаистскую риторику группы «Ничевоки» [165] и участие русскоязычных авторов в самом дадаизме (Сергей Шаршун, Илья Зданевич, Валентин Парнах, Сергей Ромов, Ефим Голышев), – оценка войны, которая сыграла важную роль как в самом становлении дадаизма, так и в формировании его восприятия.

163

Позже он активно участвовал в дадаистских акциях в Париже начала 1920-х годов, играл в дадаистских спектаклях, в некоторых из них – совместно с Сергеем Ромовым и Валентином Парнахом.

164

Шаршун С. Мое участие во французском дадаистическом

движении // Воздушные пути: альманах. Вып. 5. Нью-Йорк, 1967. С. 32.

165

«Собачий ящик», или Труды Творческого бюро Ничевоков в течение 1920–1921 гг. / Под ред. Главного секретаря Творничбюро Садикова С. Вып. 1. М., 1921.

Антивоенный пафос дадаизма упоминается почти во всех ранних откликах на него, появившихся в советской печати. На страницах журнала «Современный Запад» (1922–1924), который по возможности непредвзято следил за новинками европейской культуры, Абрам Эфрос писал о дадаизме как о явлении чуждом – четыре буквы дада, по его мнению, были выношены «в холеном европейском мозгу», которому надоела война [166] . С другой стороны, порой дадаизму отказывали даже в этом. Так социолог искусства Владимир Фриче не признавал, однако, даже антивоенного пафоса дадаизма, утверждая, что в «уютном ковчеге» Цюриха обыватели избежали ее бедствий за счет погибающего на фронте пролетариата: «между тем как на полях битвы истреблялись рабочие и крестьяне, разрушались города и деревни, дадаисты устраивали в кафэ Вольтера свои сеансы» [167] .

166

Эфрос А. Дада и Дадаизм // Современный Запад. 1923. № 3. С. 119.

167

Фриче В. Дадаизм // Фриче В. Западноевропейская литература ХХ века в ее главнейших проявлениях. М.; Л., 1926. С. 111–115.

Дадаизм был неприемлем с точки зрения характерного для него отказа от категорий смысла, истины, цели, которые в русском авангарде, обретая новые, беспредметные, заумные формы, не отменялись, а скорее еще более усиливались. Чего никак нельзя сказать о дадаизме – так Рибемон-Дессень в статье, предназначенной для русской аудитории, декларирует: «дадаисты ничего нового не выдумали, так как ничего уж выдумать нельзя», поскольку «ложь и истина одинаковы» [168] .

168

Рибемон-Дессень Ж. Умер ли Дада? // Удар. 1922. № 2. С. 6—10.

Уже упоминавшийся Абрам Эфрос – редактор издательства «Всемирная литература» (1918–1924), в котором в 1923 году вышла объемная антология переводов дадаистских текстов, в своем предисловии к нему четко сформулировал это отличие русского авангарда от дадаизма [169] . Эфрос утверждает «противоположность идеологии и практики В. Хлебникова и его немногочисленных друзей и опытов дадаистских групп Запада» [170] и одновременно проводит четкую границу между дадаизмом и глоссолалией, – принципом, связывающим «самовитое слово» с теологической традицией трактовки «говорения языками», сошествия на апостолов Святого Духа, позволившее им нести истину о Христе всем народам, среди которых они проповедовали (Деян. 2: 2–4). Смысл экспериментов дада может быть извлечен только вопреки их собственным манифестам, говорит Эфрос. Но тогда язык дадаизма приближается к заумному языку, то есть перестает быть самим собой [171] .

169

Помимо этого, он был автором статей «Дадаизм» и «Дадаисты», вошедших в Большую советскую энциклопедию.

170

Эфрос А. Дада и Дадаизм // Современный Запад. 1923. № 3. С. 122.

171

Там же.

Но все же есть одна точка соприкосновения между тем, к чему призывает дадаизм, и тем, что происходит в России: «Боевой клич основоположников дадаизма… Россия осуществила революцией» [172] . Эфрос передает амбиции дадаистов, обращаясь к формулировке Тцара: «предстоит большая работа, разрушительная, отрицательная: вымести, вычистить». То, что для поэта было призывом, относящимся к сфере умозрительной и эстетической, в России было реализовано политическим авангардом, совершившим социалистическую революцию.

172

Там же. С. 125.

Кубофутуризм и обэриу в поле литературы (случай Хлебникова и Хармса) [173]

Лада Панова

В своих предшествующих работах о Хлебникове и Хармсе я постаралась развеять миф о том, что они, как и другие представители первого авангарда, сказали в литературе «Новое Первое Неожиданное» слово. Областью приложения их художественных способностей были не столько эксперименты с конструкцией, смыслом, языком или логикой, сколько смелая до дерзости жизнетворческая прагматика: самореклама, манифесты, квазинаучная эссеистика и утопическое фантазирование [174] . Эта формула авторства позволила им при минимальных затратах творческой энергии на собственно литературу создать себе репутацию «писателя, который больше чем писатель».

173

Я благодарю А. К. Жолковского за знакомство со статьей и ценные соображения.

174

См.: Панова Л. «Ка» Велимира Хлебникова: сюжет как жизнетворчество // Материалы международной научной конференции «Художественный текст как динамическая система», посвященной 80-летию В. П. Григорьева. М., 2006. С. 535–551; Она же. «Лапа» Даниила Хармса, или абсурд ^в квадрате. Статья 1. Общий дизайн пьесы // Die Welt der Slaven. 2008. № LIII. S. 301–316; Она же. Всматриваясь в числа: Хлебников и нумерология Серебряного века // Хлебников и «Доски судьбы»: Текст и контексты. М., 2008. С. 393–455; Она же. «Лапа» Даниила Хармса, или абсурд ^в квадрате. Статья 2. В технике коллажа // Авангард и идеология: русские примеры. Белград, 2009. С. 413–451; Она же. «Also Sprach Zarathustra» – cos`i parl`o Mafarka il futurista – так говорил и Хлебников // Десятая международная летняя школа по русской литературе. СПб., 2014. С. 74–98.

1. Прагматика с точки зрения успешности

Прагматические операции, от простого речевого акта до изощренной рекламы продаваемого товара, по определению ориентированы на успех, то есть на победу той или иной властной стратегии над адресатом. Тех же принципов придерживается и авангардная прагматика. Чем она шумнее и настойчивее, тем действеннее. Вот два примера, в которых аудитория кубофутуристов гиперболизируется – не больше, не меньше – до размеров России.

В 1915 году, когда мировой футуризм едва перешагнул пятилетний порог своего существования, Маяковский в «Капле дегтя» объявил что-то вроде «футуризм умер, да здравствует футуризм!» и изобразил свою группу в виде хулигана, надругавшегося над Россией: