Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира
Шрифт:
Ирина: Ваш дом сгорел? Вы оказались на улице?
Криста: На улице, без всего, всё пропало. Мы пошли пешком в соседнюю деревню, стали стучаться в двери местных крестьян, этакие мигранты в собственной стране. Но нас никто не хотел пускать. Немцы к немцам вообще относились плохо. Мне кажется, сейчас отношение к иностранцам лучше, чем тогда к своим.
И вот одна женщина, наполовину еврейка, увидела нас, грязных с ног до головы, открыла дверь и сказала: мой дом – ваш дом. Этого я никогда не забуду. Она была художницей, я купила у неё одну
Ирина: Вам было тогда 16 лет? Вы уже пели?
Криста: Дело было так: та женщина распределила нас по разным домам. У крестьянина, в чьем доме оказалась я, была гостиная комната, она использовалась только по воскресеньям, и там стояло пианино.
Ирина: В крестьянском доме – пианино?!
Криста: Только на нём никто не играл. И моя мама стала давать мне уроки пения. Мы прожили в деревне один год, и в 1945-м, когда закончилась война, эту местность заняли американцы.
Было забавно – мой отец из Вены, мать из Берлина, но они уже были в разводе. Мы пошли в американский паспортный стол, чтобы заявить свое гражданство, и моя мама сказала: я замужем за австрийцем из Вены, я и моя дочь – австрийцы. А мой отец сказал: я из Германии, и его записали немцем. То есть мы могли тогда сказать, что мы чехи или, там, египтяне. Было совершенно всё равно. Так мы с мамой оказались австриячками, и поэтому я здесь. Моя мама была гораздо больше австриячкой, чем мой отец. После их развода я всё время была с мамой, и мама преподавала мне вокал. Мы жили в одной комнате, потому что все было разрушено, домов не было, так что заполучить комнату была фантастическая удача.
Ирина: Насколько я понимаю, у вас с матерью были очень близкие, бесконфликтные отношения.
Криста: И да, и нет. Как-то раз я ей сказала, что она у меня как тренер олимпийской сборной.
У неё был очень красивый голос, она тоже пела с Караяном. А мой отец был этакий мачо. Он говорил ей: на первом месте у тебя должен быть я и твоя дочь, потом пара мест свободных, и только потом твоё пение. Но развелись они не из-за этого. Мой отец просто нашёл себе барышню помоложе. Мама всегда говорила мне: если у тебя есть талант, есть голос и музыкальный слух, то грешно это всё не использовать по назначению. Ты должна стараться, должна быть дисциплинированной. Мне вспоминается очень точное определение Даниэля Баренбойма – «проклятие талантом».
В 17 лет я уже подписала первый контракт и должна была всегда быть в голосе, то есть не пить, не курить, слишком много не говорить. Мои школьные подруги ходили на танцы, а у меня в 10 утра каждый день репетиция. И в этом смысле молодости я была лишена.
Ирина: Может быть, поэтому вы сохранились таким энергичным человеком?
Криста: Навёрстываю упущенное. Но вообще-то молодость, она у человека в голове, не правда ли? И возраст тоже в голове, если, конечно, человек не болеет. Но у меня, насколько я знаю, всё в порядке.
Ирина: Возможно,
Криста: Именно так. То, что не смогла сама, она проживала во мне. Мы даже исполняли одни и те же партии, у нас и тембр голоса совершенно аналогичный. Она пела «Фиделио» с Караяном, и потом, тридцать лет спустя, я пела «Фиделио» с Караяном.
Ирина: Какое же это преимущество, что ваша мама была и близким человеком, и вашим наставником!
Криста: На самом деле уроки пения стоят дорого и продолжаются всю жизнь. А мне не приходилось ничего платить.
Моя мама не только учила меня исполнять роли с технической точки зрения, но доносила до меня смысл, который за ними скрывается. Ещё Густав Малер говорил, что самое существо музыки не записано в нотах. То есть самое главное – интерпретация музыки, и это во мне заложено мамой. Ко мне на мастер-классы приходят люди, отучившиеся в академиях, получившие степень бакалавра, и говорят: а нам этого никто не объяснял. Видимо, в академиях или консерваториях у преподавателей просто не хватает времени, поэтому у них всё получается немножко по верхам.
Есть много желающих петь. Но этого недостаточно. Должно быть всё вместе: талант, музыкальный слух, дисциплина, и ещё нужно везение.
Ирина: Скажите, пожалуйста, где вы черпаете силы для того, чтобы быть такой открытой? Вы одна из редких певиц, которая спокойно и ясно говорит: да, у меня бывали разные периоды, была менопауза…
Криста: Ну, это чепуха! Это же простые человеческие проблемы. Менопауза свойственна женщине. И у меня ещё был разрыв капилляров на голосовых связках, как сейчас у Йонаса Кауфмана. Это всё такие вещи, которые очень неприятны, и в перспективе они меняют тебя как человека. Ты начинаешь по-новому воспринимать жизнь, не правда ли?
До этого момента ты думаешь: жизнь – это мёд да шоколад, идиллия, и тут происходит перелом не только в теле, но и в голове. У меня была депрессия целый год, просто ужас. Я боялась выйти на сцену, взять громкую ноту. Для меня это было сильнейшим переживанием. Но после того, как преодолеешь, смотришь на это с другой стороны…
Со мной была мама, мой муж, которые помогли мне. Они не говорили – о боже, какой ужас! Они говорили – ты увидишь, это всё к лучшему, возьми паузу. Жизнь идёт волнами, то вниз, то вверх. И это хорошо. А вообще, мне очень повезло, что у меня в жизни есть такие люди. Мне, надо признаться, очень часто везло. Даже в личной жизни, хотя у меня был развод, но я просто перевернула страницу. Я вообще считаю, что брак двух вокалистов очень трудное дело. Дело в том, что вы не просто пара, вы ещё и соперники на сцене.
Ирина: Даже мужчина и женщина?
Криста: Разумеется. Кому досталось больше аплодисментов, кому дольше кричали «браво», кого больше любят критики, у кого гонорар выше. Это всё нелегко и, конечно, влияет на брак. Приходится быть толерантным человеком и очень разумным, чтобы всё правильно принять и реагировать.
Ирина: А существует ли особое искусство вызывать у публики бурные и продолжительные аплодисменты?